руку, готовый уже взять Ездру за рукав и вывести из палаты в коридор, а если понадобится, то и дальше. — Вы как сюда попали?
— Через служебный вход попал, — спокойно отвечал Ездра. — Я из области. Вас, наверное, не проинформировали, любезный.
— Из какой такой области? — хмурился Ермолаев. — Никто мне не информировал.
Произнёс он это не очень уверенно, явно сознавая, что рискует превысить невысокие свои полномочия. Но посторонний в помещениях — это вам… А вот возьмёт он, Ермолаев, да сходит на пост сейчас и поинтересуется, кто пропустил чужака.
— Из области, — повторил Ездра. — Из Ганнушкина.
— Из области, не из области, а документы у вас какие есть? — напирал Ермолаев.
— Вы, любезный, при какой должности тут состоите? — чуть строже сказал Ездра, словно бы начиная терять начальственное терпение. И даже взглядом смерил санитара с головы до ног.
— При санитарной, — опешил Ермолаев и принялся потеть вдвое против обычного.
— При санитарной… — повторил Ездра будто бы в раздумье. — Вы, милейший, вот что… вы найдите-ка мне главврача вашего. Интересно как-то меня встречают в этом заведении… Я вам тут кто?..
— Доктор Сам отдыхает, — сник санитар и забегал глазками, явно желая быть сейчас в другом месте.
— Что значит — сам отдыхает?.. — дёрнул бровью Ездра.
— Самсон, — улыбнулся Чиполлино.
Ермолаев бросил на Чипа быстрый взгляд, кивнул:
— Сам — это, значит, фамилия такая. У зав отделением, — пояснил он гостю. — Кореянка она. Сам Сон Ли. Отдыхает сейчас после ночного дежурства.
— Ах, вот оно что. Тогда, может быть, не стоит беспокоить доктора…
— Это ничего, ей не привыкать, — вернулся к подозрительности Ермолаев и повернулся к двери. — Сей момент позову… Вот и разберёмся, — добавил он себе под нос.
— Сам, — прошептал Иона, бледнея. — Сам!
Когда санитар ушёл, после некоторых раздумий оставив-таки за собой дверь открытой нараспашку, посетитель вздохнул свободней. Он первым делом закрыл дверь, потом подошёл к Чиполлино, потрепал его по волосам, наклонился к нему:
— Привет, Чип, старина, — сказал он.
Чиполлино широко улыбнулся:
— Привет.
Гость повернулся к Ионе.
— Ну, как ты?
Иона с усилием поднялся, распахнул объятия.
— Ездра!
Они обнялись.
— Ездра! Ну, когда? Скоро? Когда ты вытащишь меня отсюда?
Ездра улыбнулся, кивнул.
— Скоро, дружище, скоро. Мы работаем над этим.
— Что там Кундри?
— Всё хорошо, Иона, — кивнул Ездра и снова повернулся к Чипу. — Ну что, Чип, как себя чувствуешь?
— Да ничего, — отозвался Чиполлино, закатывая рукав пижамы. — Вот только то лапы ломит, то хвост отваливается.
Ездра хмыкнул.
Он достал из кармана кожаный несессер, открыл. В аккуратные кармашки были вложены несколько ампул с бесцветной жидкостью, а в петли — одноразовые шприцы. Ездра выдернул один, сорвал пластиковую упаковку. Извлёк одну ампулу, быстро взломал, встряхнул, постучал пальцем, посмотрел на свет. Набрал в шприц два кубика жидкости, выдавил воздух. Ампулу сунул в специальное отделение несессера. Из другого отделения достал клочок ваты и пластиковую капсулу со спиртом. Вскрыл. Между тем Чиполлино отошёл к своей кровати, улёгся.
Иона отсутствующим взглядом наблюдал за происходящим. Медленно, но уверенно наступала обычная после инъекции метемпсихозола реакция. Медленно, но быстрей, чем он предполагал — наверное, вкатили полуторную дозу. Медленно, но очень невовремя.
Это всегда походило на барахтанья утопающего: то всплытие на недолгие мгновения, жадный глоток воздуха и — погружение в холодный сумрак без доступа кислорода, без звуков, запахов и света — только невыносимая тяжесть давит на плечи, вынуждая прилечь, забыться. Приход Ездры вызвал недолгое оживление — глоток воздуха, а теперь введённый препарат набирал силу: до Ионы едва доносились голоса Ездры и Чипа, словно через толщу воды; было трудно дышать, навалилась бесконечная усталость, когда не хочется делать ничего, даже если тебя станут убивать вот прямо тут и прямо сейчас.
Ездра мельком взглянул на него, перевёл вопросительный взгляд на Чиполлино.
— Ну да, — ответил тот на взгляд. — Как обычно.
Ездра подошёл к кровати, склонился над Чипом. Жало шприца уверенно впилось в кожу, быстро нащупало вену. Красные кровяные нитки потянулись в прозрачный цилиндр, окрашивая бесцветную жидкость. Плунжер медленно сдвинулся с места. Чиполлино улыбнулся, глубоко вздохнул.
— Ездра, — позвал Иона, который, кажется, снова вынырнул на мгновение из омута, в котором тонул. — Значит, вы всё-таки поверили ей?
— Кому, старина? — спросил Ездра, не отвлекаясь от инъекции.
— Ну, этой, психологине. Розе Шарона. Решили проснуться?
— Ну всё, — произнёс Ездра, извлекая иглу и не глядя на Иону, будто не слышал его вопроса. Чип согнул руку в локте, устало закрыл глаза.
— Ездра, — снова позвал Иона всё более слабеющим голосом.
— Что, старина?
— Ездра, скажи… Скажи, Ездра…
Он напрочь забыл, что хотел спросить. В голове крутилось бесконечное «За этой дверцей я прячу душу — в одну восьмую всемирной суши, в одну двадцатую океана — неизлечимую мою рану…», и снова, и снова да ладом.
— Скажи, Ездра…
— Ложись, старина, ложись, — Ездра потрепал его по плечу, потом заботливо заставил улечься, забросил на кровать его непослушные ноги, накрыл одеялом, погладил по голове. — Тебе нужно прилечь, старик. Сейчас тебя станет плющить.
— Да… — промямлил Иона. — Скажи, Ездра… Кундри… Сам…
— Ну, всё, — Ездра повернулся к Чипу. — Мне пора.
— Ты обратно, в санаторий? — спросил Иона.
— … Э-э… Да.
— Как там?
Ездра пожал плечами.
— Всё по-прежнему, старик. Всё по-прежнему. Спи.
Словно подчиняясь приказу Ездры, тут же явился сон, набросил на голову Ионы ватное одеяло. Через это одеяло до него глухо и потусторонне донеслось:
— А ему? — это голос Чипа, кажется.
— Нет. — Ездра. Наверняка Ездра.
— Нет?
— Нет.
— Он что?..
— Да.
— Неужели фантик?
— Да. Ну, всё, до встречи на том свете, Чип.
Иона хотел что-то произнести, но пока губы его согласились разлепиться, а горло протолкнуть воздух, он уже забыл, что предполагал сказать. А ватное одеяло на голове как будто стало плотнее, мешало дышать, мыслить, хотеть…
За Ездрой хлопнула дверь, и это было последнее, что пробилось в сознание Ионы, прежде чем он провалился в глухую пустоту.
Музыки он уже не слышал.
А над корпусами плыли волны аккордов — накатывали, бились о берега
