к Патриаршему престолу, и на вашу братскую действенную помощь. Поместный Собор Русской Православной Церкви объявляю закрытым.
Возблагодарим Господа Бога за Его милости и благодатную помощь, дарованную нам в деяниях соборных».
Подобное (достаточно резкое) окончание Собора вызвало негодование у В.Е. Драшусова. Ему хотелось высказаться, да как оказалось потом – не только ему. Позднее, в пресс-бюллетене, было сказано, что «решения Собора были приняты единодушно», а не подавляющим большинством, как было на самом деле. Драшусову хотелось сказать в своем выступлении, что причиною его воздержания было также то, что текст решений не был роздан заблаговременно и потому нельзя было составить о них мнения. Возмутило его и то, что в уже принятый текст внесли потом изменения. Он негодовал.
Я постарался его успокоить, говоря, что главное мне удалось высказать.
– Да, но в печати будет написано и всему свету сообщено, что решения были приняты единогласно! – кричал он[32].
– Если это так будет, Вы сможете подать Ваши возражения письменно митрополиту Никодиму, он их примет. Но только делайте это сами, я уже достаточно наговорил на Соборе, – ответил я ему.
– Хорошо, мы это сделаем. Нас ведь целая группа несогласных. Напишем и покажем Вам текст для одобрения.
Я дал свое согласие, и Драшусов, видимо, успокоился.
Уже направляясь ужинать, в академическом саду, я встретился с преподавателем Академии, игуменом Марком (Лозинским).
«Владыко! Очень мы Вас благодарим за Ваши выступления. За все, что Вы делаете для Русской Церкви, – сказал он мне растроганно. – Но мы за Вас беспокоимся. Как бы с Вами чего-нибудь не случилось».
Так оно и случилось потом. – Прим. арх. Василия.
Я поблагодарил его и постарался успокоить: «Они мне ничего не смогут сделать. Я приехал из-за границы». Нечего и говорить, что я был тронут и обрадован этим выражением сочувствия и поддержки. Мне было важно сознавать и чувствовать, что я не одинок, что меня понимают и поддерживают, хотя и не открыто. И характерно, что как раз мое выступление против «идеологии и политики» было понято и одобрено.
Поужинав, мы поспешили, как и другие члены Собора, отбыть на машинах в Москву. Мне передали от митрополита Никодима, что он просит меня вечером остаться в номере гостиницы, так как он мне позвонит.
Нам с ним предстояло еще встретиться с двумя константинопольскими митрополитами, закончить с ними разговор о завтрашнем сослужении при интронизации. Митрополит Никодим хотел, чтобы я участвовал в этом разговоре, в основном, в качестве переводчика. Он должен был меня известить, где и когда состоится встреча.
3 июня
На следующий день, в четверг 21 мая / 3 июня, был день празднования иконы Владимирской Божией Матери. К восьми часам утра члены Собора стали прибывать на машинах в Елоховский Богоявленский Патриарший собор. В храм пускали народ только по билетам, выданным Патриархией. Народ толпился около собора, люди входили (или, скорее, пытались пробиться) в храм, даже не имея билетов. Милиция действовала решительно, оттесняла народ, который так же настойчиво пытался пробиться сквозь кордоны. Иногда те, у кого не было билетов, пытались подстроиться к приглашенным, некоторым удавалось проскочить.
Члены Собора были помещены в передней части храма, в левой стороне, против алтаря. В правой части находились почетные гости. Прибывший некоторое время спустя кардинал Виллебрандс занял было самое почетное место в первом ряду кресел, но когда позднее прибыл армянский Патриарх Вазген, Кардинала попросили уступить ему свое место и пересесть на одно место правее. Мы же, члены Собора, находились в левой части храма, огражденные перилами от центра собора. Надо сказать, что вся эта иерархическая расстановка всегда была важна, а тут она соблюдалась с еще большей скрупулезностью. Для архиереев был расставлен ряд стульев, священники и миряне, по большей части, стояли. Для зарубежных батюшек и мирян старались найти места сидения. Пока мы усаживались, ко мне подошел один священник, член Собора от Винницкой епархии, и стал выражать свое сочувствие и благодарность за мое выступление на Соборе.
Храм быстро наполнялся народом, несколько отличным от обычного в русских церквях. Было больше, чем обычно, молодых и интеллигентных людей. Особенно на хорах, которые были заполнены сплошь. Видимо, такого рода люди легче могли достать билеты, чем простые и немолодые.
В начале десятого начали пребывать главы автокефальных Церквей. Опускаю здесь все подробности встречи гостей. Последним должен был быть встреченным Патриарх Александрийский Николай, как старший по диптиху, но на самом деле он был предпоследним, а последним встречали архиепископа Кипрского Макария, который был значительно младше по положению своей Церкви. Но с ним как-то особенно носились, очевидно, потому, что он был главою государства и гостем советского правительства. Это раздражало меня и огорчало: одно появление архиепископа Макария в храме произвело сенсацию среди собравшегося народа. Произошло движение, нестройный гул голосов, все заколебалось, чего не было, когда встречали других первоиерархов… даже Патрирха Пимена. При встрече их верующие кланялись, крестились, но не шумели, а выражали, скорее, благоговейные чувства. Самым последним, и с наибольшим почетом и торжеством, прибыл Патриарх Пимен.
Началась служба. Грандиозная, потрясающая и, вместе с тем, глубоко молитвенная. Продолжалась она от 10 утра до половины третьего, вместе с молебном и приветствиями. Отметим момент настолования после малого входа, когда Патриарха трижды сажают на Патриарший трон на горнем месте. Не новой хиротонии, а именно настолования, хотя формула этого акта несколько схожа с хиротонией: «Божественная Благодать, немощная врачующи, оскудевающая восполняющи и промышление всегда творящи о Святых Своих Православных Церквях, посаждает на престоле Святых Первосвятителей Российских Петра,
Алексия, Ионы, Филлиппа и Ермогена отца нашего Пимена, Святейшего Патриарха великого града Москвы и всея Руси, во имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь».
При каждом произнесении слова «аминь» митрополиты посаждали Патриарха на горнее седалище и снова поднимали его за руки, в то время как духовенство, певчие и народ пели «аксиос». Оно пелось сотни раз, пятью хорами в разных местах храма, и это нескончаемое пение было одним из самых незабываемых моментов всего чина интронизации.
На литургии, в отличие от встречи, строго соблюдался иерархический порядок Церквей. Возглавлял служение Патриарх Александрийский Николай, за ним следовал Патриарх Пимен, далее – Патриарх Грузинский Ефрем и т. д. После окончания литургии Патриарх Пимен вышел из алтаря на солею, где его облачили в Патриаршую зеленую мантию. Митрополит Филарет вручил ему куколь.
«Мне, – сказал он при этом, – как митрополиту древнейшей Киевской кафедры, выпала высокая честь вручить тебе внешний знак Патриаршего сана – куколь… Велико и ответственно Патриаршее служение, и
