после чего помолчала с минуту и вдруг резко добавила: – Вы не любите Кэрфорда?
– Не понимаю вашего вопроса. Что Кэрфорду до француженки?
– Думаю, что вы можете узнать это. Любовь проницательна, не правда ли? Да, если хотите знать, мне немного досадно, что вы снова готовы влюбиться. Но это между прочим… Симон, я не люблю этой француженки.
В прежнее время Нелл снова овладела бы мною, теперь же мне было только как-то сострадательно жаль ее. Прежнее чувство страсти не зажигалось во мне. Но об этом надо было молчать – она только бы рассмеялась в ответ. Однако мне казалось, что ей обидно мое равнодушие: женщина не может спокойно терять поклонника, как бы мало ни ценила его раньше. Впрочем, это – общечеловеческое свойство: мужчины, как и женщины, делают то же.
– Но, по крайней мере, мы-то – друзья, Симон? – рассмеялась Нелл. – И, по крайней мере, мы – протестанты, – она снова засмеялась, – и оба мы ненавидим французов. Я, по крайней мере, не выношу их…
– Но что можем мы сделать?
Она подошла ближе ко мне и, осторожно оглянувшись кругом, шепнула:
– Вчера ночью у меня был посетитель, который меня не особенно любит. Это, однако, ничего не значит: мы теперь попали в один мешок. Это был герцог Букингэмский.
– Но, говорят, он помирился с лордом Арлингтоном?
– Да, как мирятся кошка с собакой, когда велит хозяин. Герцог Букингэмский подозревает, что теперь дело идет о гораздо большем, чем война с Голландией. Собственно, я не люблю войны – она поглощает слишком много королевских денег.
– Это делает, по слухам, и не одна война, – заметил я.
– Тсс… Так теперь идут переговоры не только о войне?
– Не нужно быть герцогом или министром, чтобы угадать о чем.
– А, подозреваете и вы? О религии короля? – шепнула Нелл.
Я утвердительно кивнул головой; это было мне известно.
А что же еще знает герцог Букингэмский? – спросил я.
– То, что король слушает иногда женские советы, – улыбнулась красавица.
– Удивительная проницательность! – усмехнулся я. – Может быть, ему открыли это вы?
– Нет, он знал это еще до меня. Так что если король станет католиком, то будет еще лучшим в обществе католички. А эта де Керуайль (так, кажется, зовут ее?) – ярая католичка. Она предана своей вере не меньше, чем я – королю. Не хмурьтесь, Симон! Итак, французский король послал из Кале…
– А, из Кале? Это герцог сказал вам? – улыбнулся я, видя, что доверие герцога к своей союзнице не безгранично: он должен был знать де Перренкура в Париже.
– Да, он сказал мне все. Французский король прислал сказать из Кале, что потеря Луизы де Керуайль лишит его двор лучшей красавицы, а герцогиня Орлеанская уверяет, что не отдаст самой красивой из своих фрейлин. Однако она нашла, кем заменить ее, и король Франции, увидев ее портрет, думает, что это возможно. В общем, наш король чувствует, что не будет хорошим католиком без Луизы Керуайль, а король Франции желает во что бы то ни стало получить для себя другую красавицу… Ее имя не вертится у вас на языке, Симон?
– Я знаю, про кого вы говорите, – ответил я, – так как мои наблюдения привели к тому же выводу. – Но что думает об этом герцог Букингэмский?
– Он – протестант, как мы с вами.
– Но ведь помешать он ничему не может?
– Нет, он может помешать королю Франции настоять на своем, а для этого ему нужны некоторые вещи.
– И он дал вам поручение ко мне?
– Нет, я сама сказала ему, что знаю человека, который подойдет для его цели; ему нужны четыре вещи: сердце, голова, рука и, может быть, шпага.
– Это есть у всех.
– Сердце должно быть верным, голова – умной, рука – твердой, а шпага – готовой. За хорошей наградой дело, по его словам, не постоит. Вы подумаете об этом, Симон?
– Я? Нет. Но, может быть, попробую…
– Вы очень милы, Симон. А портрет, показанный королю Франции, очень красив, не правда ли?
– Но я не люблю ее, клянусь честью?
– Я клянусь, что вы ее полюбите.
– Вы хотите остановить меня таким пророчеством?
– Ну, мне все равно, кого вы любите, – сказала Нелл и рассмеялась. – Зачем женщины так лгут? Нет, мне не все равно, не все равно настолько, что я желала бы…
– Помешать мне?
– Нет, только ударить вас, Симон!
– Это не трудно сделать; если вы могли разбить сердце – ударить гораздо легче, – сказал я, подставляя свою щеку для удара.
– Вы могли бы отплатить мне – мое лицо в вашем распоряжении. Я не могу ударить того, кто не даст мне сдачи, – и Нелл рассмеялась со всей своей прежней веселостью.
Если бы мы встретились раньше и она сказала мне это, я конечно, согласился бы, – она была так обольстительно хороша! Но теперь обстоятельства были иные, и я только вздохнул, а затем произнес:
– Я слишком любил вас когда-то, чтобы поцеловать теперь.
– Вы иногда бываете странны, Симон! – вздохнула Нелл.– Я бы так же поцеловала того, кого любила, как и всякого другого.
– Или ударили бы его по лицу?
– Если бы я не дорожила поцелуем, то и не ударила бы. Куда вы, Симон?
– Пора идти, ведь у меня есть служба.
– Я тоже предлагала вам ее, и что вы с нею сделали?
– Разве это все еще не прощено мне?
– Все прощено и все забыто. Симон, почти все…
В это время до нас донеслись звуки, весьма странные в доме, где жила Нелл. Они доносились из верхнего этажа: гнусливый голос нараспев читал псалмы. Я приподнял руку, прислушиваясь, Нелл весело рассмеялась:
– Шут с ним! Да, это – он; он твердо намерен обратить меня на путь истины. Этот дурень забавляет меня.
– Финеас Тэт? – воскликнул я, узнав голос чудака.
– А вы этого не знали? Между тем другой болван, ваш слуга, все время с ним. Они только что сидели часа два, запершись вдвоем.
– За пением псалмов?
– Как всегда. Впрочем, иногда они молчат.
– Он читает вам свои проповеди?
– Немножно. Когда мы встречаемся, он бросает мне проклятие и обещает благословение; больше ничего.
– Из-за этого не стоило приезжать в Дувр.
– Вы приехали когда-то и дальше ради моего общества.
Это было верно, но ничего не объясняло мне по поводу Финеаса Тэта. Что привело его сюда? Не пронюхал ли он чего-нибудь и не явился ли защищать свою веру?
Я вышел
