социальной сферы, планирования национальной политики.
Я никуда не сбегала, за границу я выехала по распоряжению руководства. Три года я ждала, когда мне разрешат вернуться в страну.
Я обращаюсь к представителю Агентства по статистике:
— Если суд решит, Агентство откажется от иска и обвинения?
— Да.
Когда на следующий день я попросила адвоката переписать у журналистов мое выступление, ни у одного не оказалось записи.
Когда мы ехали назад в тюрьму, я спросила конвой:
— Как я выступила?
— Я сам готов был заплакать. Может, вас все-таки оправдают, — добавил он.
Чтение приговора через три дня. Адвокат переживает — слишком мало дней взяли для вынесения реального решения, — плохой знак.
Четырнадцатое февраля. В суд меня привозят вечером. Адвокат предупреждает:
— Будьте готовы, в зале вся ваша семья.
— Что?..
— Вы не можете им запретить быть здесь.
Заводят в зал. Зал полон камер, как в первый день суда. Судья задерживается. Камеры щелкают. Уже ждем 10 минут. Меня опять подмывает пошутить и поздравить всех с Днем святого Валентина. Но у всех такие напряженные лица, что я решаю промолчать.
Наконец заходит судья: «Именем… семь лет лишения свободы, с отбыванием наказания в колонии общего режима, с конфискацией лично принадлежащего имущества, с лишением права занимать государственные должности пять лет».
Шок. Журналисты пытаются пробраться ближе:
— Вы согласны с решением суда?
— Нет.
— Вы будете оспаривать?
— Да.
Меня быстро выводят. В камеру ожидания заходит кто-то из начальников правоохранительной системы в форме с погонами и большими звездочками:
— Вы в порядке?
— Да.
Как пережить?
Меня привозят назад в тюрьму. Все уже в курсе. Радио всех оповестило. Сочувственно вздыхают.
Семь вечера. Сижу в камере, ничего не могу делать. Плакать тоже не могу. Или продолжается шок, или адвокат хорошо мне внушила до и перед приговором, что даже если будет объявлен расстрел, не должно быть никаких эмоций.
Я тогда отшутилась:
— В нашей стране нет расстрелов.
— Это образно. Никаких эмоций ни при каком приговоре.
В окошке двери появляется голова дежурного постового:
— Вы в порядке?
— Да.
— Точно? — недоверчиво спрашивает он.
— Точно. Не беспокойтесь.
В тюрьме работают нормальные люди. Они могут покричать в коридоре для наведения порядка. Покричать или провести с кем-то беседу — тоже для поддержания режима. Но когда наступают критические ситуации, они ведут себя как обычные люди — переживают, поддерживают.
Это очень важно — человеческое отношение ко всем. У заключенных разная психика, часть из них страдает от сердечных и других болезней. И реакция на приговор у всех разная: кто-то решает покончить с собой, поэтому ночь и дни после оглашения приговора служащие и сокамерники особенно внимательны к осужденному. Это не во всех камерах так, но в подавляющем большинстве.
Фрагмент из письма выпускников LEAD президенту Н. А. Назарбаеву после решения суда первой инстанции:
«…Материалы дела, представленные в суде, не доказывают вину Анар Мешимбаевой, а напротив, очевидно свидетельствуют о ее невиновности и о том, что дело в отношении нее сфальсифицировано. Такая же оценка содержится в ряде публикаций в СМИ, освещавших процесс — как независимых, так и официальных.
Приговор суда первой инстанции абсурден. Средства, в растрате которых она обвиняется, были обналичены подрядчиками. Но дело даже не в том, что это широко распространенная практика, а в том, что согласно закону, за действия подрядчика она ответственность не несет, и таким образом приговор суда нарушает закон.
Анар Мешимбаева — профессиональный государственный управленец. О ее высоком профессионализме свидетельствуют оценки международных экспертов, проверявших ее работу в Казахстане в рамках деятельности ООН. Причины, по которым она оказалась в таком положении, сложно понять. Но какими бы ни были эти причины, вынесенный ей приговор наносит моральный ущерб и самой стране.
Дело Анар Мешимбаевой в том виде, в каком оно представлено — это не просто потеря репутации правоохранительной системы Казахстана. Оно стратегически ослабляет систему государственного управления Казахстана, которой в ХХI веке необходимо опираться на профессиональное управление по международным стандартам для того, чтобы выдерживать достойную конкуренцию с другими странами. И что еще хуже — оно подрывает нравственные основы государственности, поскольку демонстрирует утрату смыслов самой государственности, а также потерю ориентиров, за которыми государство становится полностью вне морали, что ведет к его краху».
Апелляция
Адвокат у меня — большой энтузиаст. У нее был многолетний опыт судебных процессов, она объясняла мне и моим родителям, что решения суда 2010-го года на процессе моих заместителей определят решения на моем суде. Но ей, так же, как и мне, как и моим родителям, хотелось верить, что суд проведет новое расследование и освободит меня.
Она пришла ко мне на следующий день после вынесения приговора: «Ждем выдачи приговора и пишем апелляцию». Конечно, она пришла не для этой короткой фразы, а чтобы убедиться, что я в порядке.
Пока не пройдет рассмотрение апелляции, осужденного не увозят в лагерь. Пересмотр решения суда первой инстанции на апелляционном суде — большая редкость, я знаю только два случая пересмотра приговора.
Ко мне переводят молодую девушку. Когда заключённых любят и ждут — это видно сразу. Они выглядят более уверенными вне зависимости от преступления и срока, который их ожидает. Это девушка попала в тюрьму практически после помолвки. Она одолжила и не вернула деньги два года назад. Ее семья и жених ничего не знали, но они все ее поддержали. Жених приносил ей передачи чуть ли не каждый день. Через месяц ее осудили на два года, но ее будущий муж возместил ее долг на апелляционном рассмотрении, и ей заменили срок на условный. Это один из тех двух случаев, которые я знаю, когда апелляция изменила приговор.
Адвокат пишет апелляционную жалобу. Я продолжаю заниматься цигуном и бегать в прогулочной камере размером три на пять метров. Малочисленным камерам положено дышать воздухом в маленьких прогулочных камерах. Все дежурные офицеры уже знают, что я во время прогулки не курю, а бегаю, так что, если есть в наличии прогулочные камеры большего размера, мне открывают дверь и говорят: «Идите, бегайте».
Подавать апелляцию практически бессмысленно. Районный, городской, Верховный суды — все в одной цепочке. Тем не менее, я надеялась.
Всех, приезжающих на ДС (дополнительное расследование), кого сажали со мной, я расспрашивала про лагеря, из которых они прибыли. Во всех лагерях одинаковый режим, установленный правилами, но в каждом лагере есть свои особенности.
Вторая моя соседка рассказала мне подробно про лагерь на востоке страны. Она, смеясь, рассказывала, как по листку учила имена с отчествами всех служащих зоны, но при этом с удовлетворением говорила,
