медиаиндустрии, что, в свою очередь, отражает и воздействие общественного мнения, различных лоббистских групп и групп влияния (Mansell, 2011).
В каждом государстве (имеется в виду концепция национального государства, вошедшая в научный оборот в первой половине XX в.) на протяжении двух последних столетий формировался свой комплекс правовых регуляторных принципов, механизмов и инструментов, которые устанавливали формы существования средств массовой информации и журналистики в обществе. Однако на протяжении XX в. и в начале XXI в. стало очевидным, что в дополнение к законам потребовались и определенные общественные, профессиональные и корпоративные регламенты, формальные и неформальные договоренности, выстраивающие систему подотчетности СМИ и журналистики обществу. Это происходит, как отмечал Д. МакКуэйл, потому, что «медиасистемы, в рамках которых она [журналистика. — Е.В.] существует, играют серьезную роль в социальной, политической и экономической жизни современного общества, и ожидать иного было бы нереалистично» (МакКуэйл, 2013: 227).
Принципы медиарегулирования определяют предоставление СМИ тех или иных прав, формируют спектр обязанностей средств массовой информации, устанавливают границы допустимого государственного и общественного вмешательства в их политическое и экономическое функционирование (МакКуэйл, 2013; Hutchinson, 1999). В зарубежных медиаисследованиях внимание к теоретическим вопросам регулирования СМИ и подготовленным на их основе практическим рекомендациям журналистам имеет устойчивые традиции (Robertson, Nicol, 2002; Quinn, 2007; Smartt, 2006). Под термином «медиарегулирование» медиаисследователи сегодня подразумевают прежде всего систему законодательных мер и их реализацию для осуществления контроля и управления медиа в соответствии с установленными в обществе правилами и процедурами, выполняемыми законодательной, исполнительной, судебной властью.
По мере развития зарубежных медиасистем в XX в. стало очевидно, что законодательное регулирование СМИ, воспринимавшихся как один из самых важных социокультурных институтов, в некоторых аспектах оказалось неприемлемым и противоречащим устоявшимся правовым нормам (особенно это касалось свободы слова и информации), а в других — неэффективным (выполнение обязательств общественной службы, непредсказуемые медиаэффекты). Поэтому к процессу регулирования деятельности медиакомпаний и журналистики подключились индустриальные и профессиональные сообщества, общественные организации, которые предложили этические и корпоративные кодексы, другие саморегулирующие форматы (МакКуэйл, 2013: 233; Hallin, Mancini, 2004: 31).
Важную роль в формировании способов и механизмов регуляторного воздействия на процесс функционирования СМИ традиционно играют господствующие в обществе представления о природе медиа и об общественном характере СМИ. Широко известно, что для общественного сознания большое значение имеют национально и культурно детерминированные представления об определенных правах и обязанностях СМИ по удовлетворению общественно значимых потребностей (Christians, Glasser, McQuail, Nordenstreng et al., 2009). Такие представления отражаются на базовых концепциях медиатеории — как в ее национальных проявлениях, так и в глобальном понятийном аппарате. Поэтому в настоящее время, несмотря на разные законодательные и социокультурные традиции, заложенные в основание медиарегулирования в разных государствах, ключевые принципы в большинстве стран остаются неизменными. Это:
• предоставление гарантий свободы информации и выражения мнений различным политическим и социокультурным сообществам, за исключением той информации, которая противоречит конституции и базовым законам общества (Рихтер, 2011);
• соблюдение принципов плюрализма и разнообразия, которые должны помогать СМИ отражать существующие в обществе реалии, обеспечивать функционирование политической системы общества и служить интересам общества в целом (МакКуэйл, 2013: 228–233; Trappe! 2011; Christians, Glasser, McQuail, Nordenstreng etal., 2009);
В последние десятилетия медиаисследователи предложили рассматривать СМИ и журналистику как общественное благо (Allern, Pollack, 2017). Основания для этого подхода были вполне достаточны, поскольку в результате широкого проникновения телекоммуникационных сетей и цифровых устройств доступа к ним, цифровизации производства, распространения и хранения информации все большие объемы социально значимого содержания начали потребляться коллективно, часто бесплатно (телевидение или интернет-СМИ), сохраняя такие характеристики общественного блага, как неисключение, неконкурентность в потреблении и даже неделимость. Учитывая современные трактовки понятия общественной службы, исследователи считают, что средства массовой информации стали ключевым институтом общества, призванным гарантировать гражданам реализацию важнейших конституционных прав — на коммуникацию, на доступ к информации, на выражение собственного мнения (Trappel, 2011).
Наряду с этим медиарегулирование обращает внимание и на обеспечение эффективного и демократического функционирования рынка СМИ, прежде всего на необходимость конкуренции как между медиакомпаниями, так и между различными типами контента, на важность предоставления обществу социально значимой информации, даже если ее производство не приносит финансовой прибыли ее производителям (Bens (ed.), 2007). Именно в экономической сфере обнажается объективное противоречие в характере СМИ — между их общественным характером и необщественной (частной) собственностью большинства современных медиапредприятий. Из последнего вытекает и значительный комплекс мер экономического регулирования, которые призваны хотя бы частично вывести СМИ из-под господства рыночной стихии, ослабить давление коммерческих сил на журналистику (Вартанова, 2003: 106–107; Мартынов, Оськин, 2015).
Вне зависимости от особенностей национальных моделей медиарегулирования практически повсеместно исследователи выделяют две ключевые его формы: позитивное регулирование — то есть поддержание реализации базовых прав и ценностей, и негативное регулирование — то есть накладывание определенных ограничений, направленное на минимизацию общественных рисков и опасностей (Trappel, 2011). Обе формы присутствуют в национальном медиарегулировании разных стран, однако их соотношение варьируется от государства к государству (МакКуэйл, 2013).
В последние годы медиарегулирование как сфера общественной деятельности заметно расширилась и усложнилась. Причин этому несколько. Во-первых, появилась необходимость переосмыслить само понятие «медиарегулирование». Под воздействием трансформаций в общественных практиках, прежде всего глобализации неолиберальной экономической модели и процессов цифровизации, которые захватывают все большее число сторон общественной жизни, меняются прежние принципы принятия и применения национального законодательства, расширяется число субъектов, акторов, агентов влияния, стейкхолдеров этого процесса, все более важным становятся само-и урегулирование отрасли и профессии как форма обратной связи со стороны общества (McQuail, Siune (eds.), 1998; Terzis (ed.), 2007; Bens (ed.), 2007; Terzis (ed.), 2008). Во-вторых, исследователи все чаще рассматривают медиарегулирование не как статичный набор официальных документов, определяющих правила поведения СМИ, а как динамичный процесс трансформации законодательства и последующих политических действий различных общественных институтов по корректировке деятельности СМИ (Siune, Truetzschler, 1992).
Именно поэтому в медиаисследованиях так много внимания уделяется принципам формирования и реализации медиаполитики как комплекса политических и общественных действий, направленных не только на регулирование, но и на корректировку, а также стимулирование деятельности медиа. Как отмечают ван Куйленберг и Д. МакКуэйл (Cuilenberg, McQuail, 2008: 24), истоки медиаполитики лежат «во взаимодействии стремлений национальных государств защитить свои интересы, коммерческих медиакомпаний — эффективно организовать свою предпринимательскую деятельность». В течение XX в. развитие зарубежной, преимущественно североамериканской и западноевропейской медиаполитики прошло несколько этапов — в зависимости от общего экономического и технологического состояния медиасистем. Она прошла путь трансформации от концепции универсального доступа к телекоммуникационным услугам (телефон, радио) к медиаполитике, ориентированной на общественное вещание (1945–1980/90), и поиску новой парадигмы коммуникационной политики, учитывающей актуальную технологическую/цифровую и экономическую логику медиаиндустрии (Там же: 28–46).
Даже с учетом того, что термин «медиаполитика» все еще не получил однозначного определения в
