Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
этого влажно блестящего прямоугольника кожи. И когда астрофизики нам говорят о сжимающейся Вселенной, мне легче всего представить сей невообразимый процесс, вспоминая свое состояние, много раз пережитое за секунды перед разрезом. Сейчас ты в самом узком месте незримой воронки: скальпель сверкнул, отражая свет лампы, и его лезвие погрузилось в податливо-вялую кожу. И вот поразительно: как за лезвием скальпеля кожа расходится надвое, словно испытывая при этом долгожданное облегчение, так и в тебе, ощущающем это ее расширение, тоже что-то освобождается и расширяется. Мир, только что становившийся меньше и меньше, тесней и тесней, вдруг, пройдя через самое узкое место, начинает опять усложняться и делаться больше. С каждым слоем, что ты преодолел, с каждой мышцей, что ты расслоил, и с каждой фасцией, что ты рассек, разрез становится не просто глубже, но обретает и новое качество: он расширяется в некую внутреннюю бесконечность. И ты понимаешь, что у нее, этой новой, открывшейся сквозь щель разреза вселенной, нет ни дна, ни границ — неважно, что весь твой разрез можно закрыть ладонью. Думаю, с выходом в космос это событие — то есть разрез — вполне можно сравнить. Даже внешне хирурги — особенно если у них перед лицами не просто маски, а защитные пластиковые щитки, а на головах закреплены микроскопы или налобные фонари, — чем-то напоминают космонавтов. Да и оснащение современной операционной мало уступит космическому кораблю. Еще, шутки ради, добавим, что именно гагаринским «Поехали!» большинство хирургов и предваряют разрез — так что от космических сопоставлений нам никуда не уйти. И хотя внутренность хирургической раны мало напоминает звездное небо, но бездонность и неисчерпаемость космоса под названием «человек», в который мы с вами сейчас вошли (или, лучше сказать, вышли?), уверен, сравнимы со сложностью целой Вселенной.
Разумеется, на самой операции подобные высокопарные мысли в голову никогда не приходят: внимание доктора обращено на конкретное и единичное. «Сделать так — или эдак? Можно ли здесь еще чуть рассечь — или лучше не рисковать?» — вот примерно каковы торопливые мысли на операции. Но все равно — шестым ли чувством, спинным ли хребтом — каждый хирург ощущает, что сейчас происходит нечто особенное. Иначе не частило бы так его сердце, когда ножницы с хрустом секут непонятные ткани — то ли рубцы, то ли что-то еще? — и не выступали бы зерна пота на лбу в тот момент, когда из раны выпрыгивает струя крови…
Реанимация
Произнося вслух или мысленно «реанимация», мы можем иметь в виду два смысла этого слова. Или «возвращение к жизни» (как оно и переводится) — или то место, где это возвращение обычно происходит: реанимационное отделение. Писать о самой сердечно-легочной реанимации как о процессе меня что-то не тянет: мой врачебный цинизм не распространяется до того, чтобы живописать на этих страницах грубые и неопрятные подробности смерти. Кто их знает, тот знает; а большинству, бог даст, не придется с ними столкнуться — или, уж если придется, так только единственный раз.
А вот написать об отделении реанимации я попробую. Оно в нашей больнице расположено на шестом этаже: достаточно высоко, чтобы небесные ангелы, оберегающие людей, могли без помех опускаться к ним и участвовать в споре жизни со смертью. Конечно, этот спор происходит везде, постоянно и непрерывно; но в реанимации ты, случается, словно слышишь гул боевых действий: вздыхают дыхательные аппараты, тревожно пищат мониторы, стонут и бредят больные, перекрикиваются врачи, снуют сестры, порой ударяют разряды дефибриллятора — и, если прикрыть глаза, вполне можно представить, что ты оказался на передовой, посреди рукопашного боя. Но если даже в реанимации более или менее тихо и никто вот в эту самую минуту не умирает — все равно атмосфера здесь напряженная. Она одновременно гнетущая и возбуждающая, полная ощутимым присутствием смерти — и горячим дыханием жизни. Так, возможно, в приговоренном, которого выводят к расстрельной стене или на эшафот, тоже лихорадочно обостряется чувство жизни (которой остались считаные минуты), как оно обостряется и в отделении реанимации, где смерть стоит всегда рядом и словно внимательно смотрит на тех, кто приблизился к ней.
Давно замечено, что сестры в реанимации — самые шустрые, сообразительные и языкастые из всех медсестер. Унылых и вялых, нерасторопных, да и просто-напросто грустных как-то не видишь (может, они изредка и залетают сюда, но не задерживаются); здесь, если и обратишься к сестре с какой-либо просьбой или вопросом, так будь уверен: тебя встретит смышленый, живой, ироничный взгляд, и ответом на твой вопрос будет или короткая точная реплика — или быстрое действие. Что-то подать-принести, кого-то позвать, показать результаты анализов или измерить давление — это все исполняется в реанимации много быстрее, чем в прочих местах. Как будто важнейшим из средств, каким здесь пытаются спорить со смертью, являются не лекарства, не капельницы и не дыхательные аппараты — а энергия жизни, которой полны молодые медсестры.
И они почти всегда привлекательны: в самом прямом, эротическом смысле. Пусть они даже и не эталонно красивы — гламурным девицам здесь делать нечего, — но мало кто сравнится с реанимационной сестрой, когда она, разгоряченная суетой возле тяжелого больного, откинет тылом ладони прядь с покрасневшего лба, поправит сбившуюся бретель лифчика и бросит на тебя, доктора, вызывающий взгляд. Вы, может быть, скажете: здесь, где люди прощаются с жизнью, — не место рассматривать прелести медицинских сестер. Напротив, самое место. Уж если где Эрос и должен встать в полный рост — так это в реанимации, где мы так явственно слышим тяжелую поступь Танатоса. И в кого ему, Эросу, тут воплотиться, как не в этих вот расторопных, смешливых, понятливых девушек, которых так и хочется шлепнуть по верткому заду или прихватить за упругую грудь? Я, кстати, не один такой сексуальный маньяк. Не раз приходилось мне слышать от тех, кому довелось полежать на реанимационной койке, но все-таки выжить, что одним из самых острых желаний для них, уже находившихся в шаге от смерти, было схватить грудь сестры, которая наклонилась над ним, чтобы сделать укол. Желание это было столь сильным, что ему даже не требовалось подкрепления действием — рука больного оставалась лежать на кровати, — но, возможно, энергия именно этой волны эроса, нахлынувшей на умирающего, и выносила его обратно на берег жизни.
А еще я, когда был помоложе — и когда дежурства были спокойнее, чем теперь, — любил подниматься в реанимацию на полночный ужин. Вся бригада — врачи, санитарки и сестры — ровно в
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
