И когда мы играли в футбол… И утром, в этой самой беседке… Хотя ты сидела и ревела, но… Всё было так по-настоящему!
Лерка не совсем понимала, к чему он клонит, но чувствовала, что наступил момент, от которого зависит если не всё, то самое главное, ради чего она здесь.
– Но ведь оно и было настоящим. Как же я могла смяться или плакать понарошку? Разве у тебя так бывает?
– Не знаю, – Макс рассеянно пожал плечами: видимо, у него не хватало слов объяснить то, что он хотел. – Мне кажется… мне кажется, что это ты здесь по-настоящему… А я так… Попал случайно и не знаю, как вернуться назад.
– Потому что детство для детей, – пробормотала Лерка, вспоминая свой ночной разговор; залитая лунным светом комната перестала казаться ей чем-то вроде сновидения и теперь каждая деталь проступала всё отчетливее и ясней.
– О чём это ты? – Макс не понял или не расслышал невнятное Леркино бормотание, но она только нахмурила лоб и ничего не ответила ему.
В нужном месте вся трава была уже обшарена, и они чуть не столкнулись лбами, двигаясь навстречу друг другу, но камня так и не нашли.
– Может быть, тебе лучше остаться? Хотя бы до утра… Мама, наверняка, разрешит…
Макс видел, что Лерка расстроена, и не знал, чем ещё может успокоить её.
– Нет, – девочка твёрдо качнула головой, но коварные слёзы уже сами собой вновь закапали из глаз.
– Ну, не надо. Пожалуйста! Вот опять ты плачешь…
Макс окончательно растерялся и сидел на траве, сложа руки, пока Лерка, хлюпая носом, не перестала размазывать крупные капли по щекам.
– А у меня так не бывает, – сказал он вдруг чуть ли не с обидой, глядя на покрасневшее и опухшее от слёз Леркино лицо.
– Ты что, никогда не плачешь, что ли?
– По два раза в день? Как ты? Никогда. Да у меня и повода нет. Каждый день всё одно и то же, – честно признался он, вспоминая при этом почему-то Клавдию Николаевну с её неизменной указкой или учебником в испачканных мелом руках. – Ну, конечно, иногда случается что-то. Но тоже так себе… Ничего особенно интересного.
Он грустно вздохнул, а Лерка, тут же забыв о собственном горе, понимающе кивнула и выпалила, ни секунды не раздумывая, в ответ:
– Но ты ведь можешь сам придумать всё, что хочешь.
– Как это? – не понял Макс.
– Обыкновенно. Взять и придумать, – Лерка сорвала небольшую травинку и, разглядывая её, терпеливо пояснила: – Когда нам с Тоней скучно, мы представляем себе, как будто мы уже взрослые, и рассказываем друг другу разные истории о своей жизни. Знаешь, как весело иногда бывает!
– Я не умею рассказывать истории. Да и выдумывать то, чего нет, тоже.
– Ну, тогда я не знаю, что с тобой делать, – Лерка бросила косой взгляд в сторону Макса. – Нужно спросить у Серафимы Игнатьевны. Может быть, она придумает что-нибудь для тебя.
Наступила короткая пауза, во время которой каждый размышлял о чём-то своём, неизвестном и непонятном другому, а потом Лерка, спохватившись, добавила:
– Кстати, о тебе очень беспокоится ещё один человек. Это ведь она меня сюда прислала.
– Она? – Макс недоверчиво скривил губы. – Опять какая-то девчонка что ли?
Лерка открыла было рот, уже собираясь сказать что-нибудь дерзкое, но в этот момент в густой траве совсем близко от них засиял луч света, внезапно прорезав сгустившуюся ночную тьму. У неё перехватило дыхание, и она смогла только молча сжать руку Макса и указать туда, где таинственное мерцание словно бы само собой поднималось из земли.
– Как красиво! – Макс вслед за Леркой застыл на месте, боясь пошевелиться и как зачарованный глядя на игру света, набирающую всё большую силу и мощь.
– Это звезда. Она упала с неба, – пересохшими губами сипло прошептала Лерка. – Ты слышал, что нужно загадывать желание, когда падают звезды?
– Нет.
– А давай попробуем. Вдруг получится?
– Давай.
Дети примолкли; каждый из них, сосредоточенно нахмурив лоб, думал о том, чего бы ему больше всего хотелось. Первой заговорила Лерка, всё так же шёпотом, словно опасаясь, что загадочное сияние может исчезнуть столь же внезапно, как и появилось.
– Я хочу, чтобы они на меня не сердились, даже если я иногда делаю что-то не так.
Лёгкое облако ночных мотыльков уже собралось вокруг притягивающего их огня и кружило беспорядочным хороводом, не рискуя, однако, подлетать слишком близко. Макс не мог оторвать глаз. Он был так увлечён, что даже неопределённое Леркино «они» было принято без всяких вопросов.
– Ну, а ты почему молчишь? – Лерка осторожно толкнула его локтем в бок. – Разве ты ничего не хочешь?
– Я хочу… – Макс запнулся, словно не зная, как сказать лучше. – Я хочу, чтобы… у меня тоже всё было по-настоящему!
– Тогда идём со мной, – в голосе Лерки не было слышно ни капли удивления. – Вот увидишь, Серафима Игнатьевна обязательно что-нибудь придумает. Она такая…
Девочка не договорила, потому что в этот миг свет, всё с большей и большей силой разливающийся вокруг, стал настолько ярким, что ослепил их.
– Здесь скоро ночь, а у них день. Мне нужно возвращаться, – Лерка поднялась, прикрывая ладошкой глаза. – Пока Тоня или тётя Полина не заметили, что меня нет дома.
– Подожди, – Макс тоже вскочил, встревоженный тем, что всё может вот-вот закончиться, а он так и не решил, как же ему быть. – А ты?… Что бы ты сделала на моём месте?
На траве обозначилась чёткая граница между светом и тенью, будто какая-то неведомая преграда разделила их пополам. Только эти тень и свет были намного контрастнее и ярче, чем обычно это случается днём. Лерка приблизилась к самому краю и, по-прежнему оставаясь в тени, обернулась к Максу, прежде чем сделать ещё один шаг.
– Я пошла бы туда, где меня ждут, – сказала она, не задумываясь, и, махнув ему на прощание рукой, двинулась вперед.
– Погоди!
Макс кинулся следом, но она уже исчезла в слепящем сиянии, тут же проглотившем и растворившем её.
– Погоди…
Он, как и Лерка, немного помедлил, а потом шагнул туда же, где исчезла она.
* * *
– Они всю ночь над нами сегодня кружили. Ты слышала? Я совсем не могла уснуть! – Тоня села в своей кровати и, откинув в сторону одеяло, показала сестре руки и ноги, все усыпанные красными пятнами, словно её кто-то искусал.
– Кто «они»? – Лерка не сразу продрала глаза и оценила жалкое Тонино состояние: её мысли витали ещё где-то очень далеко.
– Как «кто»? Комары, конечно же. Их противный писк до сих пор звенит у меня в ушах.
