не соображаешь! Он же был на секции чуть ли не лучшим учеником, у них соревнования на носу. А из-за тебя он пролетает и мимо соревнований, и мимо разряда по боксу.
— О как, не повезло пацану.
— Точно. Он теперь от тебя не отстанет, мстить будет, — заключил Антоха.
— Попал котёнок конкретно. Теперь только в другую школу переводиться.
— Точняк!
— Я ж его теперь на каждой перемене… — еле удержался, чтоб не матернуться — бить буду. Пока он не свалит отсюда.
— Погоди, так это ты про Евсюка, что ли? Что в другую школу уходить?
— А про кого? Иванов вроде вменяемый, я его обещал не гнобить, если вякать не станет.
— Не что? Что ты обещал?
— Не гонять Толстого.
— Так ты правда тогда их обоих избил? И про кастет правда?
— Про кастет врут.
— Врут, как же. А откуда синяки чёрные у Сашки? Ашки говорят, на физкультуре в переодевалке видели.
— Видели они… У меня тогда в кармане строительный отвес завалялся, вот им и бил. А подглядывать в раздевалке лучше за девками, это для организма полез… — Прилетевший по башке портфель обозначил точку зрения наших девушек на проблему. — Ай, молчу! Ни за кем подглядывать нельзя! Всё, был неправ!
— То-то ж! А то смотри, мы не Евсюк, накинемся скопом, никакой комитет комсомола не заступится. — Голос Тихоновой был суров и многообещающ. А потом она прыснула, за ней все девчонки, видимо представившие, как они станут валять меня.
— Мальчишки, мы вообще-то не за этим рядом с вами стоим.
— А что, просто так пришли, соскучились типа? Кто вечером со мной в кино? — Чуга, он такой, он известный спец по общению с женщинами.
— Да пошёл ты со своим кино! Лучше расскажите про статью. Что у вас происходит, нам же интересно!
«Наши пацаны, гордые своей важной ролью в этом таком взрослом проекте, павлинами стали ходить перед своими одноклассницами, во всех деталях рассказывая все подробности истории. Даже те, каких я сам не знаю. У меня даже сложилось впечатление, что и статью писал не я, а они. Как те казаки письмо турецкому султану».
О! Султан, султан… А не отсюда ли растут корни той самой сказки про царя Салтана? Случайности неслучайны. Тогда и Гвидон откуда-то взят. Гвидо… Гвидо? Создатель Пифона, это который язык программирования? Мимо. Тогда Гвидо д’Ареццо, создатель нотной грамоты! Кстати, аж в одиннадцатом веке жил, причем монах. Практически Пифагор от музыки. Мог Пушкин знать про него? Есть у меня такая привычка задумываться о постороннем и не очень важном посреди толпы и шума. Мне они не мешают думать, мне вообще никто не мешает, пока в бок локтём не начнет пихать.
— А? Чего пихаешься?
— Так когда тебя напечатают? Да, когда напечатаю в журнале ПРО НАС?
— Думаю, пару месяцев надо обождать.
— А чего так долго⁈
— Сначала от меня ответ дождаться должны, что я согласен…
— Охренеть! Кому-то твоё согласие потребовалось!
— Потом подписать номер в печать. Следующий выпуск сто процентов уже свёрстан и утверждён, так что только в позаследующем. И вообще, куда торопиться? Братцы, слава от нас никуда не уйдет. Верьте мне!
«Это вообще в работе журналиста основное и чуть не главное — чтоб тебе верили. Кто-то ухитряется и без этого обходиться, бывают таланты. Все читают, ржут и восхищаются — как же складно человек врать умеет! Да, не верят, но ведь читают, отзывы пишут, создают информационный шум. Любой шум для автора полезнее тишины. Даже когда ругают, и то хорошо для журналиста. Обязательно кто-то купит издание с целью вникнуть: кого ругают, что он там наврал? Опять же, если автора ругают твои противники, значит писал твой союзник. Всякий знает — враг моего врага мой друг». — такие глубокие мысли я теперь записываю в дневник. Не для себя, а на всякий случай. Кто ж знал, что у меня так шикарно выстрелит история со статьёй. Поправочка — еще не выстрелила, мы пока ждём. Ждём и набираем литературный материал. Я точно знаю, бывают такие странные главные редакторы… Придёшь с рекомендацией, резюме, публикациями, а он такой: «А вы вообще пишете? Для себя в стол пишете?» И не дай бог сказать, что не пишешь. С этого момента ты для него умер. Так что рассказики, заметки, черновики, которые никогда не собирался публиковать держи под рукой и будь готов доказать — ты не репортёр-попрыгунчик, а Литератор. Мастер короткого текста. Так что пусть будет дневник, да не просто, а с подвыподвертом.
26 октября 1981 года
'Дорогой Леонид Ильич! Если ты сейчас читаешь эти мои строки, значит я пал в неравном бою за нашу Советскую Конституцию, конституцию победившего социализма, как мы с тобой думали, принимая её. Помнишь, как недавно отмечали? Не в смысле, что вместе, а в том плане, что одновременно — седьмого октября. Так вот, дорогой ты наш Ильич, есть твари, растоптавшие основной закон нашей жизни.
Топтать они начали его в субботу на третьем уроке. Нас вывели на школьный двор, опутанный колючей проволокой, поставили под стволами наведенных на шеренгу школьников пулемётов, а потом зачитали приговор. Всем скопом, не размениваясь на фамилии и совершенные преступления. Кто-то плакал, половина приговоренных бодрилась и кричала бодрое разбойничье: «На ножи! На ножи!»
Формально было не так, но суть я описал в дневнике абсолютно точно. На третьем уроке классная сказала, что у нашего класса сегодня больше уроков не будет, а в понедельник к восьми-тридцати собираемся в теплой одежде около школы. С собой брать ножи и тормозки, поедем в колхоз. А дальше форменный психоз, непонятная радость одноклассников… Ирка Долгополова, неожиданно пересевшая за мою парту, тоже не проявила признаков обескураженности:
— Ир, я не понял, это чего за подстава?
— Галинишна же сказала, обещают похолодание на этой неделе и ранний снег. Так что средние классы с полевых работ снимают, а выпускные наоборот запрягают по распоряжению райкома партии. Урожай спасать надо. Вернее технику. Сахарная свёкла мороза не боится, а уборочная техника боится, еще как!
— Ага. Детей в райкоме приравняли к свёкле, им тоже от мороза ничего не будет. Типа мы не железные, не сломаемся.
— Мих, это наш долг! Мы должны помогать колхозам в сборе урожая. Небось чай с сахаром пьёшь.
— Так может мы и в Грузию поедем чай собирать? Раз чай пьём. И уголь добывать поедем, раз в тепле жить хотим. Ир, тебе не кажется, что каждый на своём месте должен делать своё дело?
— Вот ты нудный, Корчагин! Да ведь по приколу же! Всё лучше, чем учиться.
— Да? Не сказал бы. От учебы польза. Как минимум, экзамены сдать проще. И кстати, по конституции у нас запрещена эксплуатация детского труда.
— Умный такой? Еще в ЦК письмо напиши с жалобой. У нас в стране нет эксплуатации.
— А вот это что?
— Трудовое обучение! — На это возразить было нечего. Долгополова меня переиграла. Ну и уничтожила тоже. Раз уж эта девчонка меня так лихо сделала, то я уже не уверен в своей безоговорочной победе, если вдруг решусь начать борьбу со всем Советским Союзом за право не ездить в колхоз вместо уроков. Тут же все ездят, от четвероклассников до кандидатов наук. Не трогают только тех, кто реально делом занят — партработников, академиков, рабочих и прочих машинистов. Но блин, как лихо повернула соплячка: нет у нас эксплуатации детского труда, зато есть трудовое воспитание. Это как экзекуцию розгами назвать глубоким массажем. Процесс тот же, мотив иной. Как в бане веником, только не в бане и не веником.
А потом я вслушался в то, что говорит Галинишна, и впал в еще большее уныние. Оказывается, за наш трудовой подвиг колхоз заплатит школе деньги. И на эти деньги наш класс сможет поехать в туристическую поездку. Понятное дело, что на всю поездку не хватит, придется доплачивать. Но чем меньше ребят захочет поехать, тем меньше будет разница между стоимостью поездки и суммой на нашем счету. Ну да — турпоездка по желанию, а работать в колхозе будут все. Неужели кто-то не захочет ехать?
Пацаны, как водится, собрались после школы возле школы для обсуждения ситуации.
— Корчага, небось, как всегда, освобождение притащишь?
— Да не, я вроде здоровье летом подправил. Больше в обмороки не заваливаюсь.
— А чо, раньше падал?
— Хорош приставать, забыл что ли, как он в прошлом году на уроке свалился без сознания! Человек, может, человеком стал. На физру ходит, на роликах бегает, чего ему
