Или расходитесь с женой, или живите нормально, как все семейные люди живут. А с боксом своим и до суда докатиться недолго, а то и с работы попросим!
— За этакую малость и с работы гнать? — несказанно удивился Ерохин. — Ну, знаешь, товарищ инженер, это уж ты хватанул! — И пояснил с давнишним и прочным убежденьем: — Не позволят вам так-то посреди навигации опытными сплавщиками разбрасываться!
Я подумал: а не эта ли многолетняя и постоянная недостача квалифицированных рабочих на сплаве и вообще в лесной промышленности внушает Ерохину твердую веру в свою безнаказанность и незаменимость?
— А вот посмотрим! — загорелся я желании переиначить здесь все сверху донизу. — Еще одна такая драчка, и вылетите с запани за милую душу. Ступайте тогда в боксеры — раз кулаки чешутся!
Ерохин насупился: ему и не верилось и что-то в моих словах сбивало его с толку. И супруга его за дверью тоже притихла: то все топталась там и шуршала чем-то, а теперь совсем затаилась, будто и дышать перестала.
— А не слишком ли, товарищ технорук? Уж больно круто, а?
— Ничуть не круто, в самый раз! — обнадежил я Ерохина, радуясь, что хоть и случайно и под самый конец нашего разговора, а нащупал я его слабое место, допек-таки неухватистого такелажника.
Ерохин подался ко мне и спросил тревожным шепотом:
— Иль указ такой вышел, чтоб жонок не трогать? Зачем тогда скрывают? И не больно юридически так-то: я ее по старинке стукнул, без всякого указу, а отвечать — так по указу?
— Никакого особого указа нет, — поспешил я разуверить Ерохина, чтобы не породить в поселке сплетен и пустопорожних слухов. — А только церемониться с вами не станем, зарубите себе на носу!
— Весь нос вы мне изрубили… — невесело пошутил Ерохин.
А я спохватился, что, увлекшись поисками удобного для меня тона разговора и всяческими экспериментами, до сих пор толком не знаю, за какие такие грехи и провинности избил Ерохин свою жену. Вдруг там есть такие обстоятельства, которые в корне меняют суть дела и чуть ли не целиком выгораживают такелажника? Втайне мне даже хотелось, чтобы такие обстоятельства обнаружились. Все-таки как там ни крути, а симпатии мои были на стороне Ерохина, а не его жены. Не знаю уж, право, почему так. Может, здесь помимо моей воли сработала извечная мужская солидарность? Правда, я не давал симпатии своей хода, но разузнать, отчего у них весь сыр-бор загорелся, было совсем не лишним.
И я повел головой в сторону двери и спросил дружелюбно:
— А за что вы ее боксом-то?
Ерохин отвернулся и пробурчал:
— Была причина…
— А все же? — не отставал я.
Ерохин насупился, прикидывая, посвятить меня в семейные свои тайны или лучше утаить. И как раз в ту секунду, когда я решил, что он так-таки ничего мне не скажет, а то и подальше пошлет, чтобы не лез я ему в душу, Ерохин сказал доверчиво:
— Сосед тут у нас объявился… Такой физкультурный! По утрам все заряжается, ни одного дня не пропустит. Прямо чемпион, да и только!
— А при чем здесь ваша жена?
— При том… Может, промеж ними ничего сроду и не было, да уж больно бесстыже они переглядываются, стерпеть невозможно. Он моду взял: как подъем, так растелешится до пупка, выставится под нашим окном и давай руками махать и ногами дрыгать, вроде заманивает… И вверх, и вниз, и боком, и черт те как еще. Прямо смотреть противно!
Меня поразило несоответствие между болью Ерохина, в истинности которой никак нельзя было усомниться, стоило лишь взглянуть на него, и породившей эту боль вздорной причиной. Смешно сказать, но доблестный наш такелажник стал жертвой безобидной утренней зарядки. Правду говорят: никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Вот и развивай после этого физкультуру, внедряй ее в массы! Я посоветовал Ерохину:
— А вы бы тоже разделись до пояса, стали под соседским окном и махали бы руками. Кто кого перемашет.
Кажется, я все-таки удивил его, и о таком выходе для себя он прежде не догадывался. Ерохин на миг призадумался, взвешивая мою подсказку, но тут же сказал убежденно:
— Нет, не получится у меня так-то. Не с руки мне по утрам оголяться да нагишом дрыгать в мои-то годы. Да и жонка у соседа строгая, пялиться не станет, а возьмет и помоями окатит, а то и кипятком ошпарит. А моя дуреха глазеет да еще и подначивает: слабо, кричит, правой рукой левую пятку достать. Он и старается пуще прежнего… Такой моторный! А то скакать начнет: вверх-вниз, вверх-вниз, только пупок в окне мелькает. Глаза бы мои не смотрели!
— Ну, запретить вашему соседу делать по утрам зарядку я тоже не могу, — сказал я. — Занятие это добровольное: кто хочет — делает, а кто — нет.
— Так-то оно так, да пусть он хотя бы под нашим окном не мельтешит, пусть под своим окном заряжается… — Ерохин добросовестно прикинул такую возможность и сам же первый ее забраковал: — Да нет, там ему нескладно: косогор у них под окном больно крутой, а у нас, как назло, поляна ровная, прямо по ватерпасу разбитая.
И я посочувствовал такелажнику:
— Не повезло вам. И с соседом физкультурным и с поляной. А всего больше, сдается мне, с женой вашей. Я так понимаю: не шибко вы ей доверяете?
Каюсь, мне самому тогда понравилось, что я такой дальновидный и зоркий и так быстро, чуть ли не с ходу, разобрался во всех ерохинских семейных косогорах. Я чуть ли не благодарности, а то и восхищения ждал от Ерохина за сногсшибательную свою прозорливость. И уж во всяком случае, крепко надеялся, что, пораженный моей догадливостью, Ерохин сразу же перестанет противиться мне и, не сходя с места, покается во всех своих грехах.
Но неблагодарный такелажник не спешил что-то выказывать радость по поводу завидной моей дальновидности. Скорей даже наоборот. Он отвернулся, но я успел перехватить его взгляд. Там притаилась немая просьба, даже мольба — приберечь хваленую мою зоркость до другого, более удобного случая и оставить его с женой в покое. И меня это задело: я к нему с открытой душой, а он этакого горемыку из себя разыгрывает и видит во мне чуть ли не живодера.
— Что ж вы совсем духом упали? — пристыдил я его. — Держаться надо!
— А зачем? — огорошил он меня. — Зачем держаться-то? Чтоб вам вольготней было? Вы меня походя под корень рубите, а я держись, стой себе по стойке «смирно» и вид делай, что мне так-то очень даже нравится? Уж ежели вам такая охота топором махать —
