мы получили от потомков, и лишь сейчас мы налаживаем их производство у себя. А впереди — освоение ещё более совершенной техники, которую придётся осваивать вам, товарищ Голованов.
Мы пока не способны производить многие из образцов оружия, получаемого от потомков. И ещё долго не будем в состоянии его производить. Поэтому вашей дивизии зачастую придётся использовать боеприпасы, получаемые нами из будущего. От того, как умело ваши лётчики распорядятся ими, зависит очень многое. И речь не только о ходе нынешней войны, но и о поставках образцов данного оружия для наших нужд, о его использовании потомками в своих нуждах.
— Разрешите вопрос, товарищ Сталин? Неужели потомки не в состоянии сами испытать эффективность своего оружия, если для этого им понадобились мы?
— В состоянии. Но одно дело — полигонные испытания, а совсем другое — испытания в боевой обстановке. Против реального противника, а не манекенов и макетов. Причём, в условиях «вооружённого конфликта высокой интенсивности», как они характеризуют эту войну. Решая наши боевые задачи при помощи их оружия, мы помогаем и им, позволяя лучше подготовиться к возможному отражению агрессии. Поэтому вашей дивизии, которую мы создавали как инструмент для выполнения особых заданий Ставки, придётся тесно сотрудничать не только с вашим соседом по комплексу зданий Академии Жуковского Смушкевичем (кстати, тоже использующим технику потомков для обучения ваших лётчиков), но и со специалистами потомков.
Основная нагрузка при обучении легла, как ни странно, на штурманов. Но странно — лишь на первый взгляд, поскольку именно на их долю выпало большинство технических новшеств. Только штурманы не роптали, а совсем наоборот — испытывали вдохновение от открывающихся перед ними возможностей. И не только в бомбометании, прицелы для которого позволяли значительно повысить его точность. Уже в Монино самолёты оборудовались новыми держателями, позволяющими нести им различную боевую нагрузку, которую сами же эти инструктора из будущего (кто они такое от экипажей держали в секрете, но уж командиру дивизии-то это было известно!) называли «высокоточное оружие». Идеально, с точки зрения Голованова, способное самостоятельно наводиться на цель.
Приказ сформировать звено ТБ-7 из экипажей, имеющий большой опыт полётов над морем, поступивший ещё в декабре, генерал-майор вначале воспринял с недовольством, но тот же Сталин, не раскрывая своих задумок, осадил Голованова, попытавшегося оспорить распоряжение штаба ВВС.
— Исполняйте приказ вышестоящего командования!
Помимо четырёхмоторных бомбардировщиков, приказано было подобрать такие же экипажи и на два Ер-2. И с этими экипажами люди Смушкевича работали в первую очередь. А уже в январе пришлось перебросить «ерёмы» и «морские» ТБ-7 под Ленинград, откуда разведчики стали летать на патрулирование в Норвежское море. Прямо над Финляндией, Швецией и Норвегией: благо высотности с установленными на них турбовинтовыми двигателями у «ермолаевых» хватало, чтобы не беспокоиться об их перехвате немногочисленной немецкой авиацией.
Наконец, пришёл приказ на проведение операции, которой Ставка отводила просто огромное значение. И не столько военное, сколько политическое и пропагандистское.
Ясное, дело, Александр Евгеньевич, руководил её подготовкой на месте, в Ленинграде. Мечтая, но не надеясь принять в ней участие. И, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: простудился один из пилотов ТБ-7, подготовленных для её выполнения.
Взлетали так, чтобы в районе, на 150 километров юго-западнее устья Вестфьорда быть глубокой ночью. Хотя, конечно, в тех местах сейчас день длится всего-то три-четыре часа. Поэтому весь путь звену и вылетевшему впереди него Ер-2 пришлось идти по компасу и подсказкам штурманов, использующих в дополнение к ним радиополукомпасы.
И вот враждебное побережье Норвегии осталось позади, а «ерёма» передал кодированный сигнал «вижу цель». Короткая радиограмма с координатами цели, и где-то под ногами генерал-майора, в штурманской кабине, зажёгся экран радиолокатора. Теперь следует во всём слушаться приказов штурмана.
Все три четырёхмоторных машины, вес каждой из которых сейчас существенно превышает 25 тонн, выстроились в линию, а от штурманов стали поступать доклады о готовности. Наконец, по внутренней связи прозвучал доклад:
— Дальность до цели — восемьдесят километров. Аппаратура работает нормально, все экипажи готовы к пуску. Прошу разрешения на пуск.
— Пуск разрешаю, — отдал приказ Голованов.
Через секунду под правым крылом его самолёта вспыхнуло пламя, на мгновение ослепив генерала. Ещё секунда, и новая вспышка. То, как отстрелялись остальные две машины, ему разглядывать было некогда: требовалось отреагировать на поведение машины, практически мгновенно лишившейся пяти тонн груза.
Шесть факелов разгоняющихся до огромных скоростей реактивных снарядов светились где-то впереди, а звено бомбардировщиков продолжало идти прежним курсом. Самый «тягучий» кусок полёта, когда ты сделал своё дело, и остаётся ждать лишь результата. Но наконец-то прошли эти неимоверно длинные две с половиной минуты, и где-то там, далеко впереди, посреди моря одна за другой полыхнули шесть зарниц.
— Наблюдаю поражение шести целей, — прозвучал доклад с «ерёмы». — Сейчас подсвечу их «люстрами» и сниму.
Только после этих слов Голованов почувствовал, что ему требуется срочно вдохнуть живительного кислорода из маски. И лишь потом отдать приказ о возвращении: задание выполнено! Поразительно! Шесть снарядов, выпущенных с дистанции почти восемьдесят километров, и шесть попаданий.
Теоретически он был готов к такому результату, поскольку ещё при подготовке к операции ознакомился с тактико-техническими характеристиками ракет Х-61 «Оникс». Дальность пуска до 300 километров, на начальном участке полёта реактивный снаряд летит на высоте 14–15 километров, а потом снижается до 5–15 метров над водой. Скорость на конечном этапе полёта — около 2200 километров в час. На дальности в 80 километров наводится на цель самостоятельно. При этом ракеты, выпущенные в сторону групповой цели, «общаются» друг с другом, распределяя между собой корабли, которые должны поразить.
Уже вечером, когда экипажи самолётов, задействованных в операции, отдохнули, Совинформбюро сообщило, что предыдущей ночью «советской морской авиацией западнее побережья Норвегии были потоплены шесть кораблей военно-морского флота гитлеровской Германии, включая линейный корабль „Тирпиц“ и корабли охранения. Все советские самолёты без повреждений вернулись на свои аэродромы».
Фрагмент 17
33
Теперь ещё и «Тирпиц»! «Бисмарка» потопили британцы в мае прошлого года, и фюрер стал очень осторожен в использовании единственного оставшегося в составе Кригсмарине линкора. Его, насколько знал Шульце, отправили к норвежскому побережью для охоты за британскими конвоями, везущими в Советскую Россию технику и стратегическое сырьё.
Сообщению Советского информационного бюро полковник не поверил: на то, как пропаганда способна выставить даже незначительный успех, он насмотрелся и на примере большевиков, и по тому, как работали в ведомстве Риббентропа. Но потом радио принесло весть об объявленном в Германии трёхдневном трауре «чтобы почтить память погибших германских моряков». А услышав это известие, пришёл к выводу, что и в этом происшествии не обошлось без треклятых выходцев из будущего. Пока он после своих злоключений не доберётся до Берлина, подробности произошедшего ему будут недоступны, но из неожиданности произошедшего Шульце сделал именно такой вывод.
Сами обстоятельства гибели самого мощного германского корабля говорили об этом: глубокая ночь, какой-то совершенно невероятный авианалёт по конвою, идущему с потушенными огнями в неспокойном море. За тем же «Бисмарком» после боя с крейсером «Худ» британцы охотились несколько суток, а по русским кораблям, базирующимся в портах Балтийского моря, приходилось наносить по несколько бомбовых ударов, чтобы хотя бы повредить их. С огромными потерями. И потопление хотя бы одного из них в ходе авианалёта считалось величайшей удачей. А тут — целых шесть потопленных боевых кораблей, и ни одного (по словам русских) сбитого атакующего самолёта.
Но точно все подробности этой истории станут доступны полковнику лишь тогда, когда он доберётся до Берлина. Пока же остаётся судить по самому факту гибели кораблей. Слишком уж необычному, чтобы в нём обошлось без участия пришельцев из будущего.
Вообще задание отправиться в «котёл», где «варился» значительный кусок Танковой армии Гудериана, Шульце воспринял как изощрённую месть адмирала за то, что он, полковник разведки, с самого первого дня войны занимался этими чёртовыми пришельцами. Сначала тому не нравилось, что его подчинённый своими фантазиями отвлекает его от куда более важных дел. Потом, когда те же самые выводы сделали в Гестапо и СД, и Канарису «нагорело» за «очередной провал в оценке боевой мощи Советов», он выражал недовольство тем, что Шульце был недостаточно настойчив. Возможно, именно его кандидатуру для контакта с русскими предложил и не адмирал. Возможно, это было решение Гейдриха, принятое с подачи хитрой лисы
