— Я уже говорил: много вас таких. Возомнивших. Тех, кто надеется сломать то, что сломать невозможно… Целая неделя, прелесть моя. Подумай над моими словами. Подумай хорошо. В любом случае: будет так, как он хочет. По твоему согласию или без.
— Мой выбор, господин управляющий — это мой выбор. Можете подавиться своим «или», запихать глубоко в глотку. Не все бывает по-вашему.
— Не покусывай меня, хорошенький дикий звереныш. Если я захочу, планета станет вращаться в нужную мне сторону.
— Вы слишком мните о себе. Искупаете чистоту крови?
— Он хочет сына. Сын… дочь… велика ли разница? Но надежды лишать нельзя. Ты дашь ему ребенка. Не по доброй воле — так как племенная кобыла, запертая в стойле. И да: седонин не позволит тебе забеременеть. Поэтому я больше не дам его тебе, как ты и хотела. Сегодня это было в последний раз. Справляйся сама, как сочтешь нужным. Насколько хватит глупости.
— Удивляюсь, как вам удается оставаться в тени своего брата. Вы достойны самой лживой придворной должности. Или полукровкам закрыта дорога во дворец? Потому вы сидите тут и командуете рабами? В халдеях у брата. Умно — наверняка, во дворце каждый волен плюнуть вам в спину за то, что вы всего лишь сын рабыни, к тому же не имперки. Я права?
Он перегнулся через стол и ударил так, что я упала с кресла, рухнула на каменный пол, держась за щеку:
— Не переживай, прелесть моя, я обязательно ударю. И ты даже не представляешь, насколько больно. Но только тогда, когда ты не будешь этого ждать.
Он погладил меня по щеке, и внутри все заледенело.
— Глупо. Очень глупо. Я оценил твою попытку. Теперь мой ход.
35
Я подобрала с садовой дорожки пурпурный венчик бондисана и раздавила в руке. Пальцы окрасились кровавым соком, исходящим приторной сладостью, оседающей глубоко в горле привкусом яда. Желтые тычинки надежно скрывались под рифленой юбочкой. Я оборвала бесполезные лепестки, наспех положила тычинки в салфетку и засунула в карман. Огляделась, как преступник, но в округе никого не было, лишь Ола с тупым однообразием рвала очередной лист, и далеко впереди, у забора, играли дети рабов.
Я сполоснула пальцы в фонтане, встряхнула, избавляясь от капель. Ларисс отправлял меня гулять каждый день, утверждая, что у меня нездоровый цвет лица. Трогательная забота… Его опека похожа на опеку фермера, который откармливает красивого жирного гуся, чтобы в нужный момент свернуть ему шею, и насладиться сочным мясом. Он не поминал наш разговор даже намеком. Вел себя так, будто не происходило вообще ничего, но я была уверена, что все, до последнего неосторожного слова, было надежно спрятано в недрах его опасной памяти. Его показное молчание наводило ужас. Я проклинала себя за брошенные слова. Не то что глупо, как он сказал, — безумно. И бездумно. Тогда, у него в кабинете, я просто пребывала в другой реальности и хотела лишь больнее укусить. Вцепиться, как бешеная собака и рвать зубами. Эмоции так захлестнули меня, что я перестала владеть собой. Мама говорила, что даже самый умный человек способен на великие глупости, если поддается чувствам. Я поддалась отчаянию. Я утонула в нем. Если бы можно было отмотать время назад… Я бы смолчала. Проглотила все, что услышала, и подыграла ему. Подыграла… ясно понимая, что не смогу переиграть. Могла хотя бы попытаться. Но я была не готова.
Теперь я все время думала о том, что он сказал о моей семье. Осознание приходило постепенно. И если в самом начале не вызвало во мне почти ничего, то теперь подкрадывалось горечью. Я проживала чужую жизнь, не свою. И эту чужую жизнь срежиссировал кто-то другой. Жестокий и безразличный. А если что-то не удастся в сценарии, этот кто-то зачеркнет слова, скомкает листы и напишет новую историю. Уже не про меня. Моя просто не удалась.
Два дня я была предоставлена сама себе и наслаждалась условной свободой. Осталось пять, чтобы либо решиться на поступок, либо приготовиться к новым пыткам, которые изощренно уничтожат меня. Когда впереди еще было время – моя решимость казалась твердой, но я заранее знала, что она зачахнет и расцветет страхом. Хорошо красиво рассуждать о смерти, когда она далеко, но что я сделаю, когда она возьмет за руку и скажет: «Решайся»? Я погладила карман, в котором лежали тычинки бондисана, и на миг показалось, что они обожгли ладонь. Конечно, показалось, потому что страх уже плясал колкими иглами на коже. Во что я превращусь за время ожидания? Не струшу ли? Может, мудрее не тянуть, покончить сегодня же и не терзаться? Сегодня же — здесь нечего ждать. Не хочу больше ждать, когда кто-то другой дернет за ниточки.
Я украдкой достала салфетку, развернула и посмотрела на мохнатые пыльники, похожие на жирных желтых личинок.
— Зря ты надеешься на них.
Я вздрогнула, едва не выронив салфетку, резко повернулась и увидела Вирею. Я сжала кулак, пытаясь спрятать, и нелепо поклонилась:
— Госпожа…
Что она сделает теперь? Накажет? Доложит Лариссу? Только не Лариссу, иначе всему конец.
Вирея казалась какой-то потухшей, будто постаревшей.
— Не поможет, — сказала не с укором — с сожалением, и кивнула на зажатую в руке салфетку.
Пытается солгать?
— Почему?
— Высокородные не чувствительны к этому яду. Кого бы ты ни собралась травить.
Вся воинственная решимость куда-то пропала, и я почувствовала себя такой ничтожной и слабой перед этой женщиной с печальными глазами, что едва не расплакалась. Я комкала в кулаке салфетку, отказываясь верить. Я надеялась на эти цветы, как на единственное спасение, крайнюю меру. Я надеялась на эту смерть и верила, что даже Лариссу не под силу отнять ее у меня. А он просто знал…
Я сжала пальцы до ломоты, до боли, и по щекам покатились непрошеные слезы:
— Скажите, что вы солгали, госпожа. Прошу.
Она покачала головой:
— Мне жаль, но нет. Если бы бондисан был опасен для тебя, поверь, Ларисс не дал бы тебе сделать даже шага в сады. Бондисан не убьет тебя. Ни тебя, ни твоего ребенка.
Я промолчала. До нее, конечно, дошли слухи, и совсем не важно, как именно она их поняла.
Вирея окинула меня спокойным взглядом, в котором отражалось даже не любопытство — понимание:
— Вижу, твои раны зажили, — снова тихое сожаление, которое обезоруживало.
Я опустила голову:
— Да, госпожа.
Вирея отвернулась, будто хотела скрыть эмоции:
— С тех пор, как ты появилась, он ни разу не пришел ко мне. Мы виделись всего один раз за ужином. Мы просто ели.
Мне было все равно. Я не отбирала ее мужа по собственному желанию, я такая же жертва, как и она. А Вирея только что отобрала у меня смерть.
