Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
Некоторые считают принятие пищи иной формой слушания, а саму пищу – формой речи, которая воспринимается не ухом, а желудком. Иногда нам скармливают пресные сухие факты; бывает, что мы целиком проглатываем волнующий роман, где есть и вооруженные схватки, и лирические отступления, и захватывающая кульминация [17]. Однажды вечером я случайно подслушал обсуждение этой теории в пронизанной сквозняками гостиной, где обычно собирались преподаватели, после ужина, определенно похожего на речь, но скорее на долгую и унылую лекцию, чем на увлекательный рассказ. (Впоследствии у меня возникло подозрение, что строгая диета, которой придерживались в школе, на самом деле была не чем иным, как разновидностью назидательной проповеди, а не попыткой соответствовать диетическим предписаниям доктора Келлогга.) В комнате присутствовали несколько преподавателей, местный доктор по имени Хирам Бид, беловолосый джентльмен с маленькими влажными глазками и тремором; и его протеже, юный доктор Пичи. Директриса попросила позволения уйти, и в ее отсутствие беседа потекла более непринужденно.
Поскольку я не являюсь специалистом в данном вопросе, попытаюсь объяснить суть спора с точки зрения человека постороннего и несведущего. Доктор Пичи, юноша веселого нрава, относившийся к обсуждаемому вопросу гораздо менее серьезно, чем присутствующие знатоки, о чем свидетельствовало насмешливое выражение его лица, высказал следующее предположение: если мы признаем пищу формой речи, то, в соответствии с доктриной Специальной школы, мы также должны признать, что пища может быть формой существования призраков. Преподаватели школы при этих словах закивали: да, почему бы и нет? Если весь материальный мир, согласно законам некрофизики, не что иное как форма языка, почему бы мертвым не проявлять себя не только посредством воздушных вибраций, но и через куриные крылышки или масляное печенье?
– И какая жалость, что они не проявили себя таким образом сегодня за ужином, – посетовал доктор Пичи, который почти не притронулся к своей тарелке.
Тут кто-то из присутствующих предположил, что голод в таком случае может свидетельствовать о желании усопших заговорить.
– И нашем желании их услышать! – воскликнул другой преподаватель.
– Это делает нас весьма восприимчивой аудиторией, – продолжил предыдущий оратор, – ибо если мы не прислушаемся, нам суждено умереть с голоду.
– Однако тогда выходит, что мертвые запугивают нас, а ведь мы – то есть наши тела – по сути, состоим из доверенных нам слов усопших.
– То есть получается, что каждый человек – большое ухо, состоящее из слов, – заключил доктор Пичи. – И тут мы сталкиваемся с парадоксом сродни дилемме о курице и яйце, издревле занимавшей человеческие умы: возможно ли, чтобы наши уши состояли из слов, раз нам нужны уши, чтобы слышать? При этом аналогичный парадокс – как может желудок состоять из пищи – решается очень просто: изначально пища поступает к ребенку через пуповину. Таким образом, эмбрион – не что иное, как маленькое ухо, растущее внутри большого уха… – В этот момент доктор Пичи понял, что больше не может сдерживать смех.
У меня возникло сразу несколько возражений, и я воспользовался паузой в обсуждении, чтобы поделиться ими со всеми присутствующими. Во-первых, заметил я, есть одно существенное отличие процесса принятия пищи от процесса слушания, и оно заключается в том, что слова, которые мы слышим, произносят другие люди, и едва ли в наших силах контролировать то, что мы услышим; в то время как пищу мы потребляем по собственному желанию и можем выбирать, что съесть, а что оставить на тарелке. Сказав это, я увидел, что на меня с растерянным изумлением воззрились все присутствующие; наконец один из преподавателей объяснил мне, что я в корне неверно понимаю природу общения. Слушающее ухо принимает в беседе столь же активное участие, как и говорящий рот. Ухо тянет слово на себя, а рот выталкивает его; и первое столь же необходимо, как второе.
После этих слов я несколько растерял воодушевление, но все же осмелился поделиться другим соображением, не связанным с предыдущим напрямую: если весь мир состоит из слов, произнесенных мертвыми, которые мы слушаем при помощи желудка, почему тогда наш слух так избирателен? К примеру, не едим же мы камни или доски, из которых сколочена изгородь, а поглощаем лишь то, что идет на пользу организму.
Я рассудил, что это замечание может быть встречено с тем же неодобрением, что и предыдущее, но, к своему удовлетворению, увидел на лицах собравшихся за столом заинтересованность.
– Будь у меня поблизости ферма, я бы побоялся за свою изгородь, – пошутил доктор Пичи. Один из наставников затем предположил, что, возможно, мы недостаточно внимательно слушаем, поэтому не воспринимаем камни как съедобный объект, однако человек более сосредоточенный и внимательный мог бы их переварить. Но эту идею приняли без особого восторга. Другой преподаватель заметил, что некоторые слова могут быть адресованы не конкретному слушателю, а миру в целом – скажем, рогатому скоту, овцам и прочим заинтересованным сторонам, таким, как латук.
– Возможно, весь наш мир – монолог, – проговорил учитель, до сих пор не проронивший ни слова, некий мистер Ленор (насколько я знал, он преподавал театральное искусство). – И слышим мы лишь его обрывки. – Это объяснение показалось мне самым логичным, и по серьезным взглядам остальных я понял, что они придерживаются того же мнения. На этом я попрощался с доктором и его протеже и отправился спать в задумчивом настроении.
Я надеялся найти доказательства своей теории о том, что язык обязан своим происхождением скорби и тоске по усопшим. Однако согласно учению Специальной школы, все вокруг было языком и состояло из слов. Я постепенно свыкался с этой мыслью, но это было непросто. Задача оказалась шире, чем я думал: в Специальной школе все рассказывало истории, даже стены, но неявно. Я оглядел свое временное жилище. С потолка ко мне немо взывали лепные желуди. Диванные подушки были полны намеков и провокаций, шторы шептали, подлокотники молча тянули ко мне свои неподвижные руки. Мне, как и ученикам Специальной школы, предстояло научиться слушать.
Письма мертвым писателям, № 4
Дорогая Шарлотта!
Я заполучила Еву, свою «в»!
Я увидела ее в библиотеке. Нет, неверно: я услышала ее. Она стояла у стойки библиотекарши и, заикаясь, пыталась произнести простую фразу. Выглянув из-за полок, я увидела, что она повернулась и собирается уходить, вытирая рот рукавом. Она была мала ростом, с высоким и выпуклым лбом – это делало ее похожей на задумчивую уточку, хотя нахмуренные черные брови придавали ей агрессивный вид, что уткам не свойственно. На ней было грязное платье не по размеру.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
