– С ума сойти, как ярко горят эти лампы с приближением ночи… Вы, Борис, вдруг стали проявлять сообразительность. Как раз в тот момент, когда решили пожертвовать собой.
Министр снова нервно поднимается.
– Чем пожертвовать? Мне плевать на победы, славу, богатство и власть… Я хочу лишь одного: найти мою дочь. И всё. Но такой деловой мерзавец, как вы, ничего не делает за так.
Оливье Нокс примирительно посмеивается, откидывая со лба длинные черные пряди.
– Это точно. Я хочу знать, где спрятан труп Пиктона, чтобы извлечь чип и обезвредить старика, вернувшегося с того света.
– Разве у вас нет способа узнать это самому, при ваших-то возможностях?
Губы Оливье Нокса растягиваются в улыбке.
– Это, Борис, вопрос не возможностей, а этики. В моих интересах уважать правила игры, иначе в чем же удовольствие? А правило очень простое: никакого вмешательства в ваше прошлое, настоящее и будущее. Только советы, которые вы вольны принять или отклонить.
– А если я пошлю вас к черту?
– Я могу сделать то же самое, но время еще не пришло. У вас есть выбор, Борис. Умереть, лишившись чипа, как любой человек, и тогда единственное, чем вы сможете утешаться, – это бесперебойная работа механизмов, питающихся накопленной вами энергией. Или умереть, сохранив чип, то есть целостность и неприкосновенность вашей души, свободной лететь куда угодно. И передавать мне информацию.
– А с какой стати моя душа будет это делать?
– С такой, что, если она меня разочарует, я прикажу эксгумировать ваше тело и лишу вас свободы, отправив чип на переработку.
– А если я предпочту жить, а не умереть? – вызывающе произносит Борис, в котором вдруг проснулось чувство собственного достоинства.
Нокс снова тянется к засахаренным фруктам.
– Я подчинюсь. Но зачем тянуть, когда Айрис ждет вас? Вы правда хотите, чтобы она продолжала страдать в одиночестве? Предпочитаете по-прежнему изображать довольного жизнью, энергичного, беззаботного субъекта? Быть живым символом всех этих фальшивых ценностей? Если я оставлю вас наедине с вашей совестью после того, что вы узнали и испытали сегодня ночью, не пройдет и суток, как вы сломаетесь. А я могу помочь вам избежать самоубийства, на которое вы, с вашей чувствительной натурой, просто обречены. Бесполезного самоубийства, которое не сможет соединить вас с Айрис… Но мое предложение действительно еще тридцать секунд.
Борис Вигор машинально бросает взгляд на часы и начинает ходить взад-вперед по огромной гостиной, выдержанной в кремовых тонах.
– Если я вас правильно понял, вы предлагаете убить меня для моего же блага?
– Главным образом для блага вашей дочери.
– А где гарантии?
Оливье Нокс вздыхает и продолжает чарующим голосом с ноткой глубокой грусти:
– Не хочу настаивать, Борис, но не думайте, что тот мир, где находятся дети, похож на летний лагерь… Эти детские души ужасны, предоставлены своим инстинктам, они не имеют никаких ориентиров и не ограничены никакими запретами. Там сильные пожирают слабых, надеясь, что, получив больше энергии, смогут наладить связь с живыми. Ваша дочь – крошечная хрупкая душа, и, если вы ее не защитите, другие не замедлят с ней расправиться, узнав, что она так востребована среди живых. Исполните же свой отцовский долг, Борис.
Опустив голову, министр ходит кругами по комнате. Он уже принял решение, но тянет время.
– Думаете, из меня получится хороший покойник? – спрашивает он робко.
– Там мы остаемся такими же, Борис. Посмотрите на несносного Пиктона с его характером нервного питбуля. Считаете, он изменился?
Борис Вигор останавливается перед зеркалом и пристально смотрит на себя, как смотрят на отчий дом, который собираются покинуть навсегда.
– Вы проиграли только один матч за всю вашу карьеру, Борис. В потустороннем мире вы станете победителем, я в этом убежден, иначе не посылал бы вас туда с миссией… Итак?
Вигор отрывает взгляд от зеркала, оборачивается к молодому человеку в черном костюме и пристально смотрит на него, будто надеется увидеть свое отражение в изумрудно-зеленых глазах.
– Не хочу вас торопить, но осталось всего шесть секунд. Итак: да или нет?
Министр оттягивает воротничок, ему трудно дышать.
– Конечно, да, но…
Он безуспешно пытается напрячь мозг. Ему кажется, что он упускает что-то важное.
– А что будет с моей женой?
– Ее просто отключат от аппарата искусственного дыхания, – успокаивает Оливье Нокс.
Борис качает головой, на его лице по-прежнему тревога.
– А как вы меня убьете? Я не хочу, чтобы моя смерть выглядела как самоубийство: тогда меня запомнят трусом. Но это не должно быть и слишком болезненно…
– Вы предпочитаете умереть от аккорда ми или аккорда ре?
– То есть?
– От сердечного приступа или от инсульта? У вас есть выбор.
– Я ничего в этом не понимаю. Делайте как лучше.
– Тогда предлагаю вам догадаться.
Оливье заворачивает рукав, нажимает на циферблат своих часов, и тот распадается на две половинки. Затем вынимает из галстука булавку и, пробежав острым концом по шести клавишам, проигрывает мелодичные аккорды. Министр хватается за голову.
– Опять проиграл, – бормочет Нокс. – Всё-таки сердечный приступ не так губителен для души.
Скорчившись, Борис Вигор падает на ковер. Оливье Нокс наклоняется над трупом с успокаивающей улыбкой.
– Не забудьте условие нашего договора, господин министр. Найдите чип Пиктона, и я верну вашу дочь. Но если вы попытаетесь обмануть, я отниму ее у вас навсегда. И вы станете еще более одиноким, чем при жизни.
Он выпрямляется и идет к низкому столику за новым лакомством. Набив рот, он оборачивается и смотрит в угол комнаты.
– Всё в порядке, Томас Дримм? Я чувствую твое беспокойство. Беспокойство из-за того, что происходящее перестало тебя беспокоить. Я ошибаюсь? Да, мой милый, ко всему привыкаешь. Пока ты спишь, идет твое обучение. Тебя влечет ко мне, к воплощению Зла. Ты поднимаешься к истоку, чтобы научиться плавать в темных водах. Всё, что ты сейчас познаешь, но сразу забудешь, готовит тебя помимо твоей воли к нашим будущим схваткам. Мне не терпится. И чувствую, что тебе тоже. Ну, возвращайся домой.
Острием булавки он трижды касается шестой клавиши на циферблате своих часов. Три одинаковые ноты гонят меня обратно в ночь. По воле ветра, равнодушно, без цели… Как высохший лист, оторвавшийся от дерева.
В этом образе заключен весь я целиком. Я становлюсь опавшим листом с прожилками, потерявшими сок, с порыжелыми и неровными зубчатыми краями… Я ощущаю себя в каждом листе, сорванном ветром, и одновременно остаюсь внутри одного из них, продолжая свое путешествие. Это будто путешествие во времени. Возвращение назад. Мои разорванные края срастаются, дыры затягиваются, древесный сок снова циркулирует по прожилкам… Я чувствую, что из желто-рыжего понемногу становлюсь светло-зеленым. И вдруг вижу себя растущим на ветке дерева, с которой я сорвался.
