– Ай!
Лука взял ее за руку.
– Что такое?
Она увидела, как побледнело его лицо, и покачала головой.
– Ничего страшного. Наверное, пирожное… Ой, Лука… Лука, мне больно!
– Madre de Dio![11]– воскликнул он с итальянским темпераментом и внимательно посмотрел на Еву. – Я же говорил, надо было ехать на такси!
Он поднял руку. Тут же подъехало такси, словно ожидало его сигнала.
Ева до сих пор почти ничего не понимала по-итальянски, но даже она поняла слово "ospedale".[12]
– Лука, я не поеду в больницу!
– Si, сага, – возразил он, – поедешь!
Она смотрела на него пристальным взглядом.
– Поехали!
– Нет, – упрямо сказала она. – Ребенок должен родиться только через две недели. Я хочу домой!
Его ярость была смягчена тем, как она произнесла слово "домой".
– Хорошо, – согласился он. – Мы едем домой. Но нас навестит врач, и он решит, что делать. – Он увидел, как она уже открыла рот, чтобы что—то возразить. – Он решит, что делать, Ева, – сказал он голосом, не оставляющим шанса для дальнейшей дискуссии.
– Это будет пустой тратой его времени.
Но Ева ошибалась, а Лука и врач оказались правы.
Это не было ложным сигналом. Ребенок очень скоро должен был родиться.
Все случилось быстро и сопровождалось резкими приступами боли, которые становились невыносимыми.
– Дайте мне обезболивающую таблетку! – задыхаясь, просила она, когда ее катили в родильную палату.
Но было уже слишком поздно для обезболивающего лекарства, а также для всего остального. У нее начались роды, и акушерка громко говорила ей что—то на незнакомом языке.
– Spinga, signora! Spinga, ora![13]
– Лука! Мне так страшно! Что она говорит?
– Она говорит, чтобы ты тужилась, сага. Ты не должна бояться. Доверяй мне, я здесь, с тобой.
– А! А—а!
Она крепко сжала его руки, впиваясь в него ногтями, но он этого почти не заметил.
– Ты молодец, – подбадривал он. – Просто умница.
Он что—то резко сказал акушерке на итальянском, и она тут же заговорила на ломаном английском:
– Сделайте еще одно усилие, signora. Еще разок. Глубоко вдохните.
– Давай, сага! – мягко уговаривал ее Лука, заметив, как меняется ее лицо. – Давай!
Ева отдернула руку, откинула назад голову, издала еще один неистовый крик, и Лука увидел, как на свет появляется ребенок.
– Вот ваш малыш, – сказала акушерка и ловко взяла младенца.
Он смотрел в изумлении. Маленькая влажная черная головка и продолговатое, испачканное тельце.
Земля остановилась у него под ногами, пока акушерка суетилась, обрезая пуповину и вытирая слизь с носика ребенка.
Ева полусидела на кровати, вспотевшие волосы спадали ей на лицо. Она внимательно наблюдала за действиями акушерки.
Какое—то время стояла тишина, пока малыш громко и горестно не закричал. У Евы полились слезы облегчения. Акушерка победоносно держала на руках младенца.
– У вас родился сын, синьор и синьора! – с этими словами она запеленала его в одеяло и положила Еве на грудь.
Лука отвернулся, чувствуя непривычный комок в горле, но сейчас Еве, как никогда, нужна была его поддержка. Он видел, как она страдает, слышал, как кричит от боли, когда, сопровождаемый невыносимыми спазмами, появился на свет малыш. Впервые в жизни он обнаружил, что его жизненный опыт здесь бессилен. Но это не опечалило его, потому что только что на его глазах произошло чудо. Истинное чудо.
Светясь от счастья, Ева наблюдала за малышом, которого кормила грудью, а потом бросила взгляд на Луку, но тот пристально смотрел в окно. Он нужен был ей прямо сейчас, но ее нужды больше не были первостепенными. И внезапно ей все показалось неважным. Все, кроме материнства.
Она пристально изучала крохотное создание.
– Привет, малыш, – нежно сказала она. – Привет, Оливьеро.
Оливьеро Патрицио. Удивительно, как ему подходило то имя, которое они для него придумали. Может, потому, что все вокруг него было идеальным. Она высунула палец, и крошечная ручка ребенка обхватила его.
Лука обернулся, дрожь его еще не оставила. В изумлении смотрел он на эту картину – мать с ребенком. Малыш сосал грудь, а она нежно говорила что—то воркующим голосом. Она выглядит как Мадонна, думал Лука, глядя, как эти двое создали вокруг себя волшебное кольцо и не пускали в него больше никого.
Ева поймала его взгляд.
– Лука, хочешь подержать его? – спросила она.
– Он больше не голоден?
Акушерка рассмеялась.
– Такой большой малыш всегда будет голоден! Подержите его, синьор, пусть познакомится с отцом!
Лука всегда брал на руки своего крохотного племянника с самоуверенной легкостью, но сейчас был иной случай. Он наклонился, и Ева осторожно передала драгоценный сверток ему в руки. Она смотрела на них двоих, пораженная тем, как сильный, властный мужчина может вдруг стать рабом крошечного малютки.
Лука смотрел на сына сверху, а малыш открыл глаза и устремил на него взгляд снизу.
– Я умру за него, – сказал Лука, слабо осознавая, что говорит это вслух. – Мой маленький Оливьеро Патрицио.
Ева откинулась на подушку. Впервые за долгое время она почувствовала себя в этой стране как дома. До этого она жила в нереальном и замкнутом мире беременности. Она даже думала, что если это чувство замкнутости не исчезнет и после рождения ребенка, то они спокойно разведутся и она вернется в Англию. Теперь она ясно видела, что до этого не дойдет. Чувство гордости смягчило суровое и прекрасное лицо Луки. Он готов умереть за сына. Она это знала. С какой бы стороны ни смотреть на ее пребывание здесь – как на золотую клетку или же как на брак по расчету, – ей в любом случае не стоит падать духом. Судя по всему, она останется здесь надолго.
Она почувствовала усталость и закрыла глаза.
Через шесть дней малютку Оливьеро забрали домой, в квартиру, которую обустроил для него Лука.
Там повсюду были цветы – розы, лилии и тюльпаны, яркие и ароматные, поражающие своей красотой и количеством. В желтой детской комнате повсюду были воздушные шарики и куча поздравительных открыток. А изящные подарочные коробочки, голубые, серебряные и золотистые, ждали новорожденного. Все выглядело так, будто их собиралась навестить звезда Голливуда, и Ева сочла этот антураж даже излишним.
