Сквозь туман эмоций поднималась паника, волна потребности. Паника и рассудок.
Люси всплыла на поверхность, задыхаясь.
— Нет.
— Слишком поздно, — его рот требовал ее. Его прикосновение было безжалостным, впечатывающимся в ее память. — Позволь мне обладать тобой. Отдайся мне.
О, она поддалась искушению, жаждущая и напуганная. Он был слишком силен для нее. Если она позволит ему взять себя, если она однажды сдастся на волю ему и своей страсти, то он поглотит ее, тело, разум и сердце. Ее пульс ускорился. Она наткнулась на кровать ногами, на уровне колена.
— Ты сказал, что не будешь меня принуждать, — она напомнила ему, затаив дыхание.
— Не принуждать, — его губы обдавали теплом ее щеку, ухо, шею. — Убеждать.
От его мастерства соблазнителя у нее подгибались колени. Ее воля. Но внутри нее оставалось маленькое, твердое ядро самой Люси, неподатливое, как семечко зимой. Она покачала головой.
— Это то же самое. Это то же самое, если я не могу уйти.
Его руки замерли. Он поднял голову.
— Чушь. Ты хочешь этого. Ты хочешь меня.
Она постаралась не смутиться.
— Возможно. — Да. — Но я не буду заниматься сексом с тобой, пока я — твоя заключенная.
Его глаза сузились. Он сердит, догадалась она. Гнев, как и сильное чувство любого вида, всегда пугало ее. Но потерять себя, потерять контроль — пугало ее даже больше.
— Ты воспользовалась бы своим телом, чтобы заключить сделку в обмен на свою свободу? — спросил он.
Жар ударил ей в лицо.
— Это мое тело. У нас не может быть равноправных отношений, мы не можем заниматься сексом, если я не свободна выбирать.
— Равноправных, — рычание ярости и разочарования вырвалось из его горла. — Я — гораздо больше твой узник, чем ты моя заключенная.
Если бы позади нее не было кровати, то она заколебалась бы. Отступила. Она нашла спасение в замешательстве.
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Я — селки, — он сорвал котиковую шкуру у изножья кровати и втиснул ее между ними. Тяжелый, обволакивающий мех развернулся между ним и Люси. — Я отдал тебе свою шкуру. Я положил себя, свою свободу к твоим ногам. Ты держишь в руках мою жизнь так же верно, как держишь судьбу моих людей.
Она чувствовала себя разбитой, изумленной, оскорбленной. Пойманная в ловушку напротив кровати, она столкнулась с ним, ощетиниваясь как маленькое, загнанное в угол животное.
— Я не просила твоей жизни. Или твоей шкуры. Я не просила ничего из этого. Я не хочу этого.
Его серебристые глаза сверкнули.
— У тебя не хватает смелости взять это, — сказал он холодно.
Он бросил мех к ее ногам и вышел.
Конн сидел в темноте в вестибюле, который когда-то служил классной комнатой селки, далеко от хранителей, все еще собранных в зале. Большинство легло спать, в своих постелях или чужих, в погоне за сном или бесплодным совокуплением. Последние беседы — о политике и сближении пар — затухали как огонь и велись шепотом.
Конн нахмурился, глядя в стакан с виски. Он учился сам на неудачах своего отца, решив не повторять его ошибки.
Никогда не поддаваться импульсу.
Никогда не допускать эмоций.
Никогда не проявлять слабость.
Сегодня вечером он сделал все три с предсказуемыми и пагубными результатами.
Звук шагов предупредил, что он уже не один. Его сердце забилось чаще. Он поднял голову, надеясь… на что? Что она пришла за ним?
Грифф стоял в сводчатом проходе комнаты, контуром, обрисованным в красных сполохах большого очага.
Разочарование Конна было терпким, как виски во рту. Он поднял брови.
— Если тебе нужен партнер на вечер, хранитель, ты пришел не в то место.
Смотритель замка вошел в классную комнату, избегая разбросанных в темноте столов и кресел.
— Я нашел своего партнера более чем сто лет назад. Это было ее место. Я прихожу посидеть и вспомнить.
Невозмутимая преданность мужчины своей умершей паре пристыдила Кона с его неудавшейся шуткой. Пристыженный и почти ревнующий.
— В зале не было женщин-селки, которые могли бы отвлечь тебя этой ночью?
Грифф кисло улыбнулся.
— Я присматривал за половиной из них в море во время их первой трансформации. Я слишком стар для них.
— Моложе меня.
Грифф опустил свое большое тело в маленькое кресло, протягивая длинные ноги перед пустым очагом.
— Дело не в годах, мой принц. В том, что Вы делаете с ними.
Конн покачал головой, соглашаясь с его мыслью.
— Я удивлен, что вижу Вас здесь, — продолжил Грифф. — И, вообще сегодня вечером.
Конн покрутил стакан в руке.
— Мои планы на вечер столкнулись с неожиданным… препятствием.
Грифф выпрямился.
— Го?
— Человеческое препятствие, — прояснил Конн.
Расслабившись, Грифф следил за янтарной жидкостью в стакане Конна.
— Таким образом, Вы применяете человеческое решение?
— Это казалось разумным, — Конн позволил восемнадцатилетнему шотландскому виски перекатываться на его языке. — Не смотря на свою ограниченность в других вопросах, люди делают хорошее виски.
Грифф посмотрел ему в глаза.
— И эта «ограниченность в других вопросах», благодаря которой Вы пьете один в темноте вместо того, чтобы наслаждаться компанией Вашей леди?
Конн напрягся. Он не обсуждал свою личную жизнь со своими хранителями. Но, и при этом он не мог позволить Грифу сложить ответственность за свою дилемму у двери Люси.
— Это была не ее ошибка, — сказал он коротко. — Моя.
Они посидели в тишине, которая говорила сама за себя.
Грифф откашлялся.
— Иногда женщинам, человеческим женщинам, нужно занятие, чтобы оттаять.
Конн поднял брови.
— Если ты собираешься давать мне советы по поводу моей сексуальной жизни, то мне нужно еще выпить.
— Я не говорю о постельных играх. Или не только об этом, — сказал Грифф. — Девочка пробыла в Убежище меньше дня. Ей требуется время, чтобы приспособиться.
Время было тем, что селки имели в изобилии. В течение своего долгого и осторожного существования Конн привык мыслить годами и столетиями. Но убийство демонами селки Гвинет и новость о прибытии Го разожгли в нем непривычную безотлагательность.
Прибытие лорда демонов и его собственное нетерпение.
Ведомый нуждой и сладострастием, он говорил слишком быстро, давил слишком сильно, ждал слишком многого. Грифф был прав. Люси требовалось время, чтобы привыкнуть к острову, прежде чем она примет свое место здесь. Прежде чем она примет его.
