Ко мне подходили мужчины, приглашая на танец, но я отказывалась. По чуть-чуть я смещалась к выходу.
— Я вижу, вам здесь не особо нравиться, — услышала за спиной голос Эдмунда, когда я направилась к двери.
— Что вы, — обернулась к нему, заметив, что он был близко. — Очень милое место, но мне хотелось бы выйти, подышать свежим воздухом.
Он нахмурил кустистые седые брови, вблизи на его немолодом лице я разглядела морщины.
— А я так хотел пригласить вас на танец, — он протянул руку.
— Тогда я не могу отказать вам, — приняла ее.
Мы закружились в танце. Он жестко прижимал меня к себе. Рядом с ним было насторожено. Суккубы редко вылезали из ада, чтобы позабавиться в людском мире. Сексуальная энергия людей была самым меньшим источником. Потому они вылезали чисто из любопытства узнать, каково это с человеком.
Я надеялась, что у инквизиторов нет способов определить демонов. Очень сильно надеялась.
Повернулась в сторону Дармструга, увлечено общавшегося с двумя девицами. Ингенель стояла у другого края стола. К ней никто не подходил, она ни с кем не общалась. Чувствовала себя лишней. Девочка с деревни, случайно попавшая в светское общество.
Встретилась взглядом с глазами Эдмунда. Он смотрел с болью и грустью. Мимолетное видение вновь сменилось жестким и властным.
— Благодарю за танец, — инквизитор поцеловал мне руку и отпустил. Широким шагом он ушел, так и не обернувшись. И что это было?
Возле меня очутился ореол неприятного запаха алкоголя и духов.
— И что он хотел? — спросил Драмструг, принесший с собой эти ароматы.
— Не знаю, но сделай что-нибудь, — буркнула ему. — И хватит обижать Ингенель.
— Я ее не обижаю, — удивленно ответил лысый демоняка.
— А зажиматься с другими девушками?
— Эверлин, что с тобой? — веселье слетело с него. Карие глаза смотрели строго, да и сам он вытянулся, будто вот-вот войдет в свою ипостась.
— Ничего, — отмахнулась от него.
— Господин Струг! — его окрикнули с другого угла зала.
Он развернулся, бросив на меня свирепый взгляд. Группа молодых людей ждала его. И вот как с этим демоном дела вести?
Когда уже совсем не оставалось надежды, что мне удастся вырваться из зала, случилось вот что: Дармструг решил разбавить пресную вечеринку и устроил конкурсы. Танцевальные. Многие зажиточные граждане плевались, но молодняк быстро сообразил, что сейчас будет весело. Вокруг танцпола образовался огромный круг из гостей.
И тут я смогла сбежать.
Радовало, что мало кто обратил на меня внимание.
Холл встретил темнотой. Возле лестницы никого не было. Я буквально взлетела на второй этаж и оказалась в огромном коридоре, уходившем в две стороны. И куда идти?
Решила довериться интуиции и двинулась налево. Почти в конце одна из дверей отворилась.
— Ты слишком шумная, — шепот скрытого в темноте прозвучал слишком близко.
— Ага, и долгая.
Мы вошли в кабинет — огромный, с высокими потолками. Стены заставлены шкафами с книжными полками. Возле окна стоял огромный стол.
— Где-то здесь он прячет сокровище, — вор двинулся к книжному шкафу и стал его обследовать. — Карты в столе.
Я тут же двинулась туда.
— Мог бы и сам все своровать.
— Нет, — он дотрагивался пальцем до каждой книжки. — Я не успел. Здесь ходила охрана по этажу. Сейчас они валяются где-то внизу в отключке от вина.
— Радует, — я отодвинула ящички, доставая хрупкие пергаменты. Окинула взглядом все бумажки, откладывая в сторону лишнее. Если здесь есть старые карты Алварина, то нам нет смысла идти в столицу.
Послышался скрежет. Я глянула на скрытого и увидела, как отодвигается часть книг. Вскоре там показалось отверстие. Он просунул руку и достал великолепное колье с синим камнем и письмо.
— Так вот что он хранит, — он осмотрел две находки.
Я пожала плечами, скатывая в рулон карты.
— Хм.
Любопытство и меня втянуло в свои сети, хоть и пора бежать.
Я подошла к вору, заглядывая в письмо, датированное тридцатью годами назад. Пробежалась глазами и остановилась не верящим взглядом на последних строчках. Это выглядело как напоминание о прошлом. Тягучее и болезненное.
Сердце забилось сильней и стало больно, словно его сжали тисками. Слезы навернулись на глаза. С еле скрываемой дрожью в руках взяла письмо. Вернулась на начало.
Слезинка капнула на бумагу, оставляя расплывчатый след возле единственного имени, которое я не вспоминала столько лет, не хотела будоражить память, не хотела еще больше душевной боли. Но вот оно здесь. В Стормсвилле.
Лукреция Фрострин.
Глава 19. Все тайное станет явным, а что не станет — вытянем наружу
Это она. Я не хотела вспоминать ее, когда была в аду. Мне казалось, что я позор. Ошибка.
— Уйди, — дрожащим голосом попросила вора.
— Охрана вернется… Ладно. Книга Витхельма, — он подхватил карты и исчез.
Подошла к окну, вглядываясь в строчки, освещенные луной.
Знакомые завитушки букв. Так писала только она. Каждая буква оканчивалась едва заметным хвостиком. Любовные письма о чувствах, каких-то нелепых встречах. Он их все хранил. Меня не волновало содержание, меня волновал человек, написавший их. Это как приветствие из прошлого, постучавшего в твою дверь, говоря о том, что в твоей темной жизни был светлый лучик, даривший счастье.
Как я могла о ней забыть, как могла обидеться? Ее улыбка, взгляд, полный любви, а я ее бросила.
Столько нежности в ее словах по отношению к мужчине, еще больше она дарила мне и сестре. Даже, когда узнала, что у меня маленький потенциал. Материнская любовь — сильнейшая на свете. А я не ценила. Ушла, как обидевшийся ребенок, когда у него отобрали любимую игрушку. Хотя возраст был такой, что хотелось показать, что я самостоятельная, сильная и справлюсь со всем миром. И как справилась? Не человек, не демон.
А вот, что было с ней? Что она чувствовала? Я не задумывалась. Мне казалось, что это не имеет значение, пока я жива. Но она-то не знала об этом. Сколько слез она пролила, сколько нервов потратила, пока меня нет. Страшно представить.
Хотелось увидеть ее, обнять, попросить прощение за всю причиненную боль. И неважно, что она лучшая целительница Алварина, а я полу-демон. Материнская любовь сильней, кем бы дети ни стали.
Их переписка обрывалась желтыми листами, датированными за три года до моего рождения. Одно белое с начинавшими выцветать краями написано в год моего побега. Оно оставило в душе щемящее чувство, будто сердце разрывало изнутри металлическими прутьями.
