– Не бери в голову, детка, – сказал Говард прямо как американец и обнял меня. – Знаю, ты себя чувствуешь одиноко, скучаешь по дому, но, в конце концов, мы вдвоем, это самое главное, правда?
И когда он обнял меня вот так вот и поцеловал в ухо, я почувствовала то, чего никогда и не думала, что способна почувствовать, – только не с Говардом, – типа окостенения, типа удушья. И говорю:
– Да со мной все в порядке, правда. – А потом: – Уф, как жарко, правда? – Действительно, было жарко, а окна не открывались. И в тот день я схватила простуду, переходя на холод из жары и обратно, что казалось мне нездоровым.
Впрочем, Нью-Йорк был вполне интересным, мы видели всякие вещи, которые уже в кино видели, вроде Бродвея, Гарлема, Мэдисон-сквер, а также Пятой авеню. А вся разница между кино и настоящими вещами, была, как я уже говорила, главным образом в том, что настоящие вещи имели свой запах и что настоящие вещи были более настоящими: люди плевались, ругались, у них были прыщики и фурункулы, хоть и не больше, чем у людей в Англии. Мы также вполне хорошо ели, хотя меня снова тошнило, однако тошнота как бы помогла вылечиться от простуды. Здесь подавали бифштексы, салаты, мороженое гораздо больше размером, чем в Англии, но никто не надеялся, что ты все съешь, каждый оставлял на тарелках куски, которые все, должно быть, шли собакам. Когда я увидела на кафе вывеску «слоновьи бифштексы», то спросила у Говарда, неужели это в самом деле слоновьи бифштексы, нет, оказывается, это у них размеры слоновьи, а прохожий мужчина услышал и прямо взревел от смеха. Это был почти единственный раз, когда хоть кто-то нам что-то сказал, если можно так выразиться про засмеявшегося мужчину.
На четвертый день я говорю Говарду: – Надо ведь нам открытки отправить домой, правда? – И мы купили в отеле открытки, написали обычные вещи маме с папой, и Миртл с Майклом, и тетке Говарда. А потом я вспомнила про Реда, который устроился в нашем доме как дома, и задумалась, не написать ли ему. Но подумала: «Лучше не надо», на случай, вдруг Говард что-нибудь заподозрит. Вместо этого я написала девушкам в супермаркет на Гастингс-роуд, послав каждой отдельную открытку, даже тем, кого не слишком любила. В конце концов, у меня было денег и времени, как ни у кого больше в мире.
Глава 19
Я уже говорила, что схватила небольшую простуду и что вроде бы стало лучше, но следующим делом стряслось что-то неладное с моим желудком, жуткие режущие боли, причем начались они не когда я чего-нибудь съела, а в кино на Пятьдесят второй улице, или другой какой-то номер, не могу точно вспомнить, столько номеров надо было запоминать, не то что наши старые добрые епископы и исторические сражения в Брадкастере. Кино было про какого-то великого немецкого ученого, который во время войны всех взрывал, кричал «хайль Гитлер», и тому подобное, а когда война кончилась, говорит, что на самом деле нацистом не был, а на самом деле только прикидывался ради своей жены и детей и на самом деле не хотел взрывать ненацистов, однако пришлось. А потом он сказал, что научит американцев взрывать русских, американцы сказали окей и дали ему медаль. Хотя мне пришлось уйти раньше конца из-за тех самых жутких режущих болей. Говард поймал такси, водитель сделал нам большое одолжение, доставив обратно в отель, хоть и с довольно кислой миной. В отеле мне стало по-настоящему плохо, я корчилась в агонии, и Говард с небольшими проблемами вызвал врача. Когда врач пришел, то сказал, это колики, что, наверно, я ела зеленые фрукты или еще чего-нибудь, чего я на самом деле не могла припомнить. Он дал Говарду рецепт, а потом Говарду пришлось платить ему долларами, не как дома с государственной медицинской страховкой. Все-таки доктор был милый, очень лысый, весь лоснился, говорил мягким тоном, все время приговаривая: «Конечно, конечно». Говард пошел в аптечный магазин и принес что-то белое типа песка, которое я должна была выпить и от которого буря вроде бы улеглась, мне стало лучше, но не настолько, чтобы выходить. Говард сидел у меня на постели и говорил на свой новый американский манер:
– Детка, детка, ты должна поправиться. Дел еще много, а времени совсем не так много.
Я говорю:
– Почему ты все время талдычишь, что времени мало? Ведь все время на белом свете наше, правда? Кроме того, не пойму и насчет многих дел. С тех пор как у нас завелись деньги, мы ничего не делаем, разве нет? Вообще ничего. А Говард говорит:
– Мы должны получить все, что можно купить за деньги, вот что мы должны сделать. Это как бы наш долг. Мы должны доказать, что мы сделали все, что можно сделать за деньги. – И еще поговорил на этот счет, и немножечко разгорячился, но я смысла не понимала. Я видела, что мы взяли билеты на самолет, который отвезет нас в Англию прямо перед моим днем рождения, но, со своей стороны, с большим удовольствием отправилась бы назад завтра. Хотя опять видела, это так или иначе не будет по-настоящему возвращением к старой жизни, нет, раз в нашей гостиной сидит Редверс Гласс. Поэтому я говорю:
– Как скажешь, дорогой. Я всецело в твоих руках.
Говард улыбнулся и говорит:
– Узнаю свою девочку.
Мне стало лучше, и я обнаружила, что, пока лежала больная в постели, Говард разработал для нас наподобие плана, чтобы мы немножко побольше посмотрели Америку до Рождества. Идея была вот какая: вернуться на Рождество в Нью-Йорк, а до этого посмотреть, на что похожи другие места этой очень большой страны. Поэтому я, как всегда, предоставила Говарду руководство и не успела опомниться, как сидела в самолете, летевшем прямо на закат солнца; потом мы очутились в Кливленде, потом в Детройте, потом в Чикаго, причем это последнее место мне было хорошо знакомо, потому что про него есть песня. Все эти места были рядом с большими озерами, я там снова по очереди была на жаре и на холоде. Потом полетели в Солт-Лейк-Сити, тоже на озере, от которого это место и получило название,[18]а потом полетели в Лос-Анджелес в Калифорнию. Там было гораздо теплее, ничуточки на декабрь не похоже. Разумеется, мы должны были посмотреть Голливуд, только там были просто обычные люди, как мы с вами, вообще никаких кинозвезд, а от еды у меня случилось расстройство. Что я запомнила про Лос-Анджелес, так это помидоры, никогда таких крупных не видела, кусочки, нарезанные в салате, размером с колесо, вот какие большие. Мы также летали в Сан-Франциско, где есть Золотые Ворота и битники, настоящие, причем они там вполне мне понравились. Можно было заказать китайскую еду, точно так же, как в Англии, и в отеле были люди, которые на самом деле никогда не бывали в Нью-Йорке, а ведь они были американцы!
Ну, теперь подошло Рождество, а идея была такая, что к нему мы вернемся в Нью-Йорк. Пока летели в самолете, я закрыла глаза, и попробовала составить про Америку мнение, и обнаружила, что не могу. Про всякие места помнишь одни только мелочи, а именно молоденького парнишку, который продавал газеты и ковырял в носу; девушку, которая переходила дорогу – в Детройте, по-моему, – и у нее сломалась шпилька, так что ей пришлось как бы прыгать на другую сторону. Потом в столовой-заезжаловке в Голливуде, куда заезжают в автомобилях (Говард брал напрокат машину, пока мы там были), один мужчина вылил весь кофе себе на галстук и сказал: «Господи ты боже мой». Потом у одного мужчины, который продал мне пакет гигиенических полотенец в одном аптекарском магазине, были очень плохие зубы, каких не увидишь в кино. Некоторые дома были очень высокие, очень новые, да такие теперь есть и в Лондоне. У меня возникла вот какая мысль: куда 6 ты ни поехал, везде в счет идут только люди, а они вроде везде довольно-таки одинаковые. Наверно, единственный настоящий смысл всех путешествий – узнать, что люди одинаковые. Говорю это, чтобы вам не пришлось тратить на поездки деньги.
