— Так что за дело у тебя ко мне? — спросил он.
— Дело несложное, — сказала Эржбета. — Жестокий город, Новгород. Приехала я навестить мужа, а его, оказывается, убили.
Яван уставился на нее не мигая.
— Мужа?
— Ну да.
— Ты вышла замуж?
— И не успела насладиться теплом семейного очага.
— Кто же твой муж… был?
— Человек не очень известный. Но все же муж. Звали его Рагнвальд.
— Рагнвальд!
— Да. Рагнвальд.
— Это что же — шутишь ты так?
— Какие уж тут шутки, Яван.
Как всегда при произнесении ею его имени, Яван содрогнулся. Столько высокомерного презрения в пяти звуках. Как всегда, он вспомнил, как и где Эржбета произнесла это его имя впервые, сказав, «Так ты теперь, стало быть, Яван». Тогда, в первый раз, его затрясло от бессильной ярости. Сейчас же было просто очень неприятно. Мужа у нее, видите ли, убили.
— Рагнвальд, стало быть.
— Да.
— Не понимаю, — сказал он. — Что за дела могли быть у тебя с Рагнвальдом?
— Он был мой муж. Семейные дела.
— Какие к лешему семейные! Рагнвальд любил маленьких девочек.
— Маленьких?
— Ну, не очень маленьких. Моложавых.
— По-моему, только одну.
— Пусть так. Но маленькая она. Не такая дылда, как ты. Что ты затеяла, говори прямо.
Эржбета сунула руку в суму, некоторое время в ней копалась (невольно Яван бросил тоскливый взгляд на сверд, лежащий на приоконном скаммеле — семь шагов, не успеть) и вытащив свиток, протянула его Явану не вставая. Пришлось перегибаться через стол.
Действительно, самый обыкновенный брак. Печать Десятинной Церкви. Можно, конечно, подделать и печать, и кривые буквы отца Анастаса. Но нет — это не подделка. Явно не подделка.
Яван положил свиток на стол. Улыбнувшись злорадно, Эржбета встала, взяла свиток, сунула небрежно в суму, и снова села, отставив в сторону правую ступню.
— Прошу прощения, — сквозь зубы сказал Яван.
— Прощаю.
Помолчав, Яван встал, обошел стол, и присел на край.
— Что же ты собираешься предпринимать? — спросил он.
— Еще не знаю. Вот, пришла к тебе посоветоваться.
— Польщен. Будешь искать справедливости?
Эржбета неприятно улыбнулась.
— Я не из тех, кто ее ищет.
— Да. Это так.
— Я не знаю, кто убил моего мужа и зачем. И, в общем, в данный момент это не очень важно. Хотя, конечно, лучше бы ему не попадаться мне на пути. Но дело не в этом.
— В чем же?
— У нас с мужем был договор, и по договору этому мне принадлежит некая часть его владений.
— Вот оно что, — Яван облегченно вздохнул. Корысть — это больше на нее похоже.
— Так в чем же дело? — спросил он.
— В том, что мужу моему не так давно подарена была во владение Ладога.
— Да, я знаю.
— Но в нашем брачном соглашении она не упоминается.
— Совсем не упоминается?
Эржбета промолчала.
— Ну так, стало быть, — заключил Яван, — Ладоги тебе не видать. Грустно, но это так.
— Меня всегда восхищали твои шутки, — сказала она. — Тебе бы не в торговлю — в скоморохи податься. Весьма уважаемая профессия, и доходы немалые, особенно летом.
— Да, я уж думал об этом, — заверил ее Яван. — Может и воспользуюсь когда-нибудь возможностью. Ну так стало быть…
— Мне не нужна вся Ладога, — сказала Эржбета. — Мне хотелось бы владеть лишь малой ее частью.
— Так.
— Игоревым Сторцем.
— Игоревым… позволь, позволь… Игорев Сторец! Бывшее владение Свена Борегаарда.
— Поражаюсь твоей осведомленности.
— Свен продал его шведскому конунгу когда-то.
— Не продал. Подарил. И тот присоединил его к ладожским владениям.
— Поскольку никто не хотел Сторец брать себе… кстати, почему?
— Очень трудное место.
— Точно, — вспомнил Яван. — Там ничего толком не растет. И ветры там такие, что каждую осень дубы с корнем вырывает. Странно, что они вообще там выросли, дубы эти. Вообще Ладога — противное место. Так зачем тебе Игорев Сторец?
— Я там провела детство, — сказала Эржбета будничным тоном.
— Не все детство.
— Нет. Часть детства.
— Не знал.
Они посмотрели друг на друга понимающе.
— Стало быть, — сказал он насмешливо, — захотелось пожить в родном краю…
— Не для себя стараюсь. Для дочери.
Подозрения вернулись к Явану.
— Да. Кстати, как она поживает? — спросил он.
— Не очень весело поживает. Всегда с чужими. Хочу ее забрать и жить с нею в Игоревом Сторце. Я там каждую тропинку знаю. Ей там будет интересно.
Еще подумав, Яван спросил:
— Так чем же я могу тебе быть полезен?
— По смерти мужа, без дарственной, владение Ладогой отошло к прежней владелице.
— То есть к Ингегерд.
— Да. Ты вхож к князю. Замолви слово. Я могла бы устроить тяжбу вне зависимости от того, что сказано в брачном соглашении. Но мне не нужна вся Ладога. И если мне отдадут никому не нужный Игорев Сторец, я ни на что сверх того претендовать не стану.
Яван, размышляя, прошелся по помещению, остановившись нечаянно возле приоконного скаммеля и машинально взял в руки сверд. Рассеянно держа его в руках, он вернулся к столу и, будто только заметив, что держит в руках оружие, бросил его небрежно на стол.
— А почему ты решила, что я горю нетерпением тебе помочь? — спросил он.
— Потому что знаю тебя, как человека, способного на благородные поступки.
Вот и делай после этого добрые дела, подумал Яван. Освободили мы ее тогда от пиратов… в Константинополе… и стали ей обязаны на всю жизнь! И это не считая нашего с нею договора, о котором она до сих пор ни словом не обмолвилась.
— Просить за тебя я не буду, — сказал он. — В известность князя и Ингегерд поставить могу. Сообщу им о твоих несчастьях. А просить — не буду.
— Почему же?
— Потому что просящих вокруг князей вьется — сотни. А меня ценят за то, что никогда никого не прошу. Не желаю попасть в зависимость.
— Не упрямься, — сказала Эржбета.
Яван покачал головой.
