Можно разделить Венгрию и по другому принципу; я делю ее на три части: Западная Венгрия до границы с Дунаем, Центральная — между Дунаем и Тисой, и Восточная — на восток от Тисы. Хотя восточнее Тисы нет уже ни одного винодельческого района. Даже в маленькой пуште есть винодельческий округ, к тому же крупнейший в стране, хотя винам из Кишкуншага[106] так и не удалось снискать славу, разве что в качестве «paraszt borok», крестьянских вин. А к востоку от Тисы нет никакого вина. Стало быть, это другая Венгрия, может, даже более настоящая, такая, в которой царит атмосфера точно в корчме из фильма Белы Тарра «Гармонии Веркмайстера».
Поляки массово приезжают пить вино в Эгер. Это поколения, воспитанные на «Egri bikavér»[107] из польских магазинов, который по доступности цены соревновался с болгарским «Sophia Merlot», главной кислятиной студенческих тусовок конца восьмидесятых. Говорят, в давней шляхетской Речи Посполитой трактирщики умели из самого благородного венгерского сделать гнуснейшую бурду. Эта традиция, как видно, прижилась, так что по сей день поляки выбирают венгерское вино самого дрянного сорта.
До Эгера близко, достаточно проехать Словакию, потом еще с полсотни километров — и можно сесть за столик в Szépasszony-völgy, Долине Прекрасной Дамы[108], где вокруг старых погребов расположились базарные ряды и трактиры с меню по-польски и по-немецки. В ноябре Эгер выглядит как площадка аттракционов, которую разбирают на зиму. Летом — как сектор общественного питания варшавского Стадиона Десятилетия[109]. Приезжие высаживаются из автобусов и рассеиваются по барам, откуда через некоторое время выходят с белыми пластмассовыми канистрами, в которых плещется кислая эгерская бурда. В Долине Прекрасной Дамы можно чудовищно обожраться меньше чем за тысячу форинтов и за такую же сумму с не меньшей пользой надраться. Свиная отбивная под «эгри бикавер» олицетворяет польско-венгерское братство в объединенной Европе.
Нет, лучше поехать в Виллань — даже в разгар сезона там спокойнее; винных погребов, может, и меньше, чем в Долине Прекрасной Дамы, зато намного красивее и приятнее, потому что это вам не одна сплошная базарная пивная. Ну и красные вина из Виллани — лучшие в стране.
Ах, Виллань, Виллань, утешительница меланхоликов! Я пишу это с пафосом, потому что этот маленький городок неподалеку от Печа — спасение от венгерской мартирологии в радостном сибаритстве. Здесь правит бал Бок вместо Трианона, Гере вместо Мохача, Тиффан[110] вместо турула. Приезд в Виллань — вот истинное Обретение Родины, той родины, где можно найти утешение в рюмке португизера. Нет, не в рюмке, а во многих рюмках. Здесь посещают не могилы, а винные погреба. Здесь не льют слезы, а пьют, переходя из одного винного бара в другой и пробуя все, что предлагает меню, по очереди. Здесь не слушают жалоб, зато слушают кельнера, который, разливая по рюмкам каберне, португизер или cuvée, объясняет, на какой почве рос виноград, сколько времени вино выдерживалось в бочках, какие у него букет и послевкусие, и, хотя меня обычно не интересуют эти подробности, я слушаю внимательно и с удовольствием: нет для меня знания приятней, чем то, которым делятся со мной вилланьские виноделы.
В Виллани есть один турул, но в сторонке, на крохотной площади: это памятник, посвященный жертвам Первой и Второй мировых войн. Турул как турул — широко раскинул крылья, в клюве зажал меч, но его заслонила буйная зелень деревьев, а вместо юных националистов сидят под ним немолодые местные алкаши, потягивают дешевое вино из пластмассовых бутылок и молча таращатся прямо перед собой. Так что турулто есть, но вместе с тем его как будто и нет — никто здесь не обращает на него внимания, да и сам он, кажется, чувствует себя не в своей тарелке; хоть и держит фасон, однако понимает всю свою ненужность в Виллани.
Каждый раз, когда я бываю в этом экстерриториальном, свободном городке, я забываю о трианонско-турульей Венгрии и испытываю облегчение, в чем весьма помогают мне продукты господ Бока и Гере. Ни в пансионате Бока, где я живу, ни в винных погребах, где пью, я не вижу карт Великой Венгрии на стенах, а вижу только дипломы и кубки, привезенные с турниров виноделия.
Смалец из Кошута
«Дьюрчань, вали отсюда! Дьюрчань, вали отсюда!» — гремит в толпе, собравшейся на площади Кошута перед парламентом. Крик уносится ввысь, но внезапно обрывается, и люди, стоящие у трибуны, с которой одна за другой произносятся речи, замолкают и сосредоточенно слушают.
Слушают о правительстве воров, которые присвоили Венгрию себе, о коммунистической диктатуре, бессменно наследующей власть, о народе, который эта власть предает. Когда оратор сходит с трибуны, на сцену поднимается группа «Ismerős Агсок» («Знакомые лица») и исполняет песню «Русские, домой!». Русских нет в Венгрии уже давно, но каждый сотни раз видел этот лозунг, писавшийся на стенах осенью 1956 года, — тогда, когда повстанцы сражались за свободную Венгрию на площади Сена, там, где нынче стоит гигантский «Маммут», а также в переулке Корвина, где теперь мультиплекс, в котором показывают комедию «Моя супербывшая» с Умой Турман в главной роли.
Потому что для людей, вот уже неделю собирающихся на площади Кошута, для тех нескольких десятков, которые живут там в палатках, и для тех, кто приходит туда только по вечерам, то, что тут происходит, — новая венгерская революция. Такая же, что и пятьдесят лет назад.
И хотя давно уже нет над Дунаем ни советских войск, ни ненавистных авошей, ни коммунистических гэбэшников, ни красной звезды на белой полоске венгерского флага, вырезанной венгерскими повстанцами, так что флаг с круглой дырой посредине стал символом революции 1956 года, — несмотря на все это, сегодня снова кто-то вырезает дыру в середине флага. Пятиконечная звезда осталась только на обелиске в честь советских солдат, погибших в Венгрии во время Второй мировой войны. Сейчас, во время штурма телевидения, досталось и ему.
На площади перед парламентом бросается в глаза один из транспарантов на длинном древке, на котором написано: «Мы оскверняем монумент советской армии, это правда. Мог бы Израиль согласиться, чтобы в Иерусалиме поставили памятник солдатам-нацистам?» На площади Кошута звучит в основном революционная риторика. Всего за несколько дней сформировалось целых три комитета: Венгерский национальный совет, Национальный революционный комитет и Союз новой Венгрии.
