«Любой осторожный человек способен совершить хотя бы одно убийство без всяких последствий… Весь риск связан с совершением второго, ибо оно тоже может оказаться успешным. Но в третий раз, по закону средних чисел, убийство просто не может пройти гладко. Как только убийца начинает считать себя умнее всех остальных, он теряет всякую осторожность и попадается. Но тем не менее два успешных убийства, как правило, влекут за собой третье».
Ривелл помнил, что после этих слов Ламберн позволил себе пошутить: мол, Эллингтону остается убить только собственную жену…
Вдруг внезапное озарение заставило Ривелла склониться над чистой страницей дневника и написать:
«Большая часть выводов дознания основана на том, что „сказали“ люди. Меня вызвали на допрос только потому, что миссис Эллингтон „сказала“ Роузверу о том, что „сказал“ ей Ламберн. Версия, где Ламберн рассматривается как убийца, тоже базируется на том, что „сказала“ миссис Эллингтон. Похоже, что все слишком много „говорят“, но почти не приводят реальных доказательств».
Довольный этим умозаключением, Ривелл закурил очередную сигарету, положил дневник в стол и вышел прогуляться.
Проходя мимо дома Эллингтона, он увидел, как миссис Эллингтон выпорхнула из дверей в сопровождении незнакомого мужчины. Она мило улыбнулась Ривеллу и поспешно представила его незнакомцу. Последний оказался Джеффри Ламберном, приехавшим в Оукингтон по делам, связанным с кончиной брата. Вскоре миссис Эллингтон оставила мужчин наедине, и Ривелл вполне ее понял: сколько раз можно слушать и рассказывать об ужасных событиях последнего времени?
Джеффри Ламберн при ближайшем рассмотрении оказался коренастым джентльменом в очках, не слишком похожим на своего брата, к тому же намного старше последнего. Они погуляли по Кругу. Ламберн негромко рассказывал Ривеллу, что он служит представителем английской фирмы в Вене и вернулся в Англию исключительно ради того, чтобы уладить дела покойного брата.
— Вам не кажется, что его кончина выглядит несколько странно?
Эта фраза, сказанная мирным тоном под безоблачно-синим небом, показалась Ривеллу особенно зловещей, и он невольно поежился.
— Да, немного странно, — отвечал Ривелл. — Но я полагаю, ваш брат во многих отношениях был странным человеком, верно?
— Вы хорошо его знали, мистер Ривелл?
— Так сказать я не могу. Но мы симпатизировали друг другу.
Джеффри Ламберн кивнул:
— Да, в письмах он упоминал ваше имя.
— Неужели? Я и не думал, что он станет обо мне упоминать… Да, он мне определенно нравился, у него было прекрасное чувство юмора… А вы были к нему очень привязаны?
— Да, я был к нему привязан. — В простом ответе прозвучал высокий пафос. — Мы с ним остались одни из всей нашей большой семьи. И оба холостяки, причем, видимо, уже навсегда…
Сэр Джеффри часто заморгал, словно смахивая набежавшие слезы.
— Макс был единственным человеком в мире, о ком мне хотелось заботиться. Думаю, и он относился ко мне так же.
Ривелл заметил при этих словах некоторую напряженность в голосе Джеффри Ламберна.
— Значит, вы так думали? — спросил Ривелл.
Его собеседник кивнул:
— Да. Но лучше я расскажу вам, что случилось со мной, когда я вернулся в Англию.
— Расскажите.
— Мне прислал телеграмму адвокат, представляющий наши с братом интересы. Я не успел ко времени расследования, но проездом в Париже прочитал о деле в английских газетах. Хорошо, что жюри присяжных вынесло открытый вердикт, поскольку я не знал за братом привычки принимать веронал. Как бы там ни было, я не могу его попрекать, он был жертвой войны — именно так называл его директор школы… Я приехал, рассчитывая, что наследство брата, каким бы малым оно ни было, достанется мне. Мы уже лет десять-двенадцать назад составили завещание в пользу друг друга. Представьте себе мое удивление, когда адвокат сообщил мне, что примерно год назад брат сделал новое завещание в пользу совершенно постороннего лица!
— Да ну?
Сэр Джеффри прокашлялся.
— Нет, не подумайте, что меня огорчила мысль об упущенном наследстве… Я ни в чем не нуждаюсь, а мой брат оставил после себя только книги, несколько сот фунтов стерлингов в банке да еще свое жалованье, которое по договору должны выплачивать в конце семестра… Меня неприятно удивило другое… Он не только все отдал совершенно чужому человеку… Как бы это сказать… Меня он вообще не упомянул.
Ривеллу не терпелось спросить, кто же этот счастливый незнакомец, избранник Макса Ламберна, но он чувствовал, что Джеффри Ламберна сейчас не стоит расспрашивать.
— Так вот, — продолжал сэр Джеффри, — сперва я был слегка обижен, но когда узнал, что брат все завещал женщине, тут уж я совсем расстроился, почти разгневался!
— Женщине?!
— Ну да. Она нас только что познакомила. Миссис Эллингтон. Вы удивлены?
— Еще бы. Впрочем, если подумать, удивляться нечему… По крайней мере, я могу понять причину.
— И я могу — дело нехитрое!
— Вы полагаете, что ваш брат был с ней в близких отношениях?
— Меня это не очень удивило бы, я ведь ее видел…
Ривелл усмехнулся:
— Да, женщина она привлекательная… Ваш брат действительно ее обожал, но не думаю, что между ними действительно что-то было. Миссис Эллингтон очень ему сочувствовала, у них были общие вкусы и привязанности. Ваш брат был ей ближе, чем ее муж, это уж без сомнения. Муж у нее человек грубый… Она была медсестрой и помогала вашему брату…
