— Я подумала, что это прекрасный повод побывать в новых местах.
— Ах, как печально, — ответил мистер Денверс, поднимаясь с кресла. — В следующий раз скажите, что вы приехали учиться.
День прошел быстро — в накладывании гипса на сломанные кости, диурезе при закупорке сердечных сосудов, насыщении кислородом легких при пневмонии и выписывании таблеток от мигрени. Даже Ангус Бодли не обошел вниманием наше отделение — с болью в груди, — а как же иначе. Он ждал почти до конца моей смены, а потом начал свои жалобы, во всеуслышание напомнив о вчерашней сцене. На этот раз, вместо того чтобы посылать его на компьютерную томографию, я назначила пациенту амбулаторные тесты на стресс.
— Доктор, простите меня, но я не верю, что виновато мое сердце, — сказал мистер Бодли после того, как я объяснила ему план действий. — Это мои нервы причиняют мне такую боль.
— Вы говорили об этом с вашим лечащим врачом?
— С кем, моим терапевтом? Он уволился пять месяцев назад. А другого постоянного врача у меня нет.
— Что ж, сэр, это приемная «скорой помощи». А вам нужен хороший врач. Вы не можете пить капли каждый раз, когда разнервничаетесь, — заявила я, и в моем голосе проскользнули нотки нетерпения.
— Нет, конечно нет, — поспешно согласился мистер Бодли, теребя одну из пуговиц на своей рубашке, которую он расстегивал для очередной электроэнцефалограммы. — Просто вы так серьезно ко мне вчера отнеслись.
«Это было вчера, — подумала я. — До того, как Денверс поговорил со мной о сдержанности. И до того, как ко мне вломилась Алисия».
— Меня слишком долго никто не принимал всерьез, — продолжал Ангус Бодли. — И я подумал… я просто подумал… Может, вы станете моим лечащим врачом?
— Сэр, я не могу быть вашим лечащим врачом, — ответила я потеплевшим голосом. — Но я обязательно помогу вам найти хорошего терапевта. А теперь давайте посмотрим, что с вашими нервами, — добавила я, листая его карточку.
У меня было время, чтобы рассказать ему о побочных эффектах тех седативных препаратов, которые я собиралась назначить, и познакомить пациента с тем, что именно написано в его карточке, но тут вмешался мой пейджер. На этот раз все было серьезно: не загоревшийся в кафетерии тостер, не пожар в каминной трубе мистера Денверса, а самый настоящий синий код.
Часть моих обязанностей в качестве временного заместителя, занятого в неотложке, заключалась в том, чтобы «плавать» с одного конца госпиталя в другой, оказываясь там, где необходима неотложная помощь. Забавное все-таки это словечко — «плавать». Мне, наоборот, казалось, что я не плаваю, а вполне определенно тону. Больничные кризисы вскипали океаном белых шапочек, эта пена вилась вокруг меня, перекатывалась через мою голову, толкала и выбрасывала на песок прежде, чем я вспоминала, что нужно вдохнуть.
К тому времени, когда я примчалась на второй этаж, сестра Джемма, дежурный терапевт, специализирующийся на респираторных заболеваниях, уже принесла пациенту кислородную подушку. Сестра Джемма была на восьмом месяце своей первой беременности. Я представляла себе, что должен слышать маленький мальчик — или девочка — в ее животе: писк и шорох вентиляторов, кашлянье и отхаркивание пациентов, перемежающиеся всасывающими звуками. Если бы я была этим ребенком, то боялась бы появиться на свет.
— Пульс есть? — спросила я от дверей, слегка запыхавшись от бега по лестнице. Это первый вопрос, который я всегда задаю перед тем, как выслушать остальное.
Сестра Джемма пощупала его шею и кивнула:
— Есть.
Сестра Рене кратко описала ситуацию: она принесла лекарства в палату и обнаружила, что пациент без сознания, не реагирует на раздражители и практически не дышит. Она набрала код.
— Его горло забито, — сказала Марианн, которая стояла с другой стороны каталки и прослушивала с помощью стетоскопа грудь пожилого человека.
Я потребовала капельницу и набор для взятия пробы кислотно-основного баланса артериальной крови. Пациент даже не отреагировал на то, что я проколола радиальную артерию на внутренней стороне руки. Кровь, наполнившая спринцовку, была с синеватым оттенком, тогда как нормальный цвет крови, насыщенной кислородом, должен быть ярко-красным.
— Венозная? — с надеждой спросила Марианн, глядя на пробник.
Я покачала головой.
— Я проверила, это артерия.
Мы подключили пациента к кардиомонитору, подкатив каталку ближе, и наблюдали, как ритм его сердца замедляется… замедляется… и внезапно превращается в прямую линию.
— Адреналин! Быстрее! — приказала я, и команда синего кода заметалась, подавая мне шприц и лекарства.
Мы наблюдали за экраном, отображающим сердцебиение. Я добавила вторую дозу адреналина, затем атропин, затем третью ампулу адреналина.
— Снова появился пульс, — сказала Марианн.
— После третьей инъекции адреналина, — добавила сестра Рене.
— Что с анализом кислотно-основного баланса? — спросила я.
— Обычно врачи сами проводят анализ пробы, — ответила Марианн.
Я моргнула. Не только потому, что раньше никогда не видела аппаратуры для проведения непосредственного анализа крови (обычно дежурный терапевт как по волшебству появлялся рядом с результатами), но и потому, что я сейчас не могла уйти от пациента.
— Забудьте! — вскрикнула я. Артериальная кровь была синей, а пациент почти не дышал. — Аппарат искусственного дыхания!
Я даже не успела оглянуться, а сестра Джемма уже опустила подголовник каталки. Марианн протянула мне ларингоскоп. Правильно. Тут не скажешь: «Анестезия, немедленно!» Я и анестезиолог, и лаборант, и ЭКГ-техник, и лечащий врач. Однако паниковать времени не было, хотя раньше я практиковалась с эндотрахеальными трубками только на трупах и манекенах, и никогда — на живых людях.
Я наклонилась к пациенту, оттянула вниз его челюсть, как учили меня на практических занятиях, и постаралась прижать его язык ларингоскопом, чтобы он не мешал обзору и введению трубки. К сожалению, от соприкосновения с ларингоскопом зубные протезы пациента съехали с десен, а рот наполнился слюной.
— Уберите протезы, — приказала я. — Отсос.
Сестра Джемма вытащила протезы и отложила их в сторону, затем очистила рот пациента от слюны и снова воспользовалась кислородной маской, чтобы хоть немного насытить им его кровь. Затем она отошла в сторону, а я вернулась на свое прежнее место, открыла рот пациента и воспользовалась ларингоскопом, чтобы осмотреть гортань. На этот раз мне повезло, я увидела голосовые связки. Я ввела трубку и подключила ее к CO2-монитору, который дал понять, что все подключено правильно и трубка оказалась в трахее, а не в пищеводе.
— Есть доступ воздуха, — с облегчением произнесла я.
Я по праву гордилась собой. Эндотрахеальная трубка на месте, у пациента снова есть сердцебиение, и его можно отправить обратно в реанимацию, чтобы подключить к аппарату искусственного дыхания. Мы как раз укладывались к тому времени, когда можно будет уйти на обед. А потом еще сорок девять минут этой смены, и проблемный пациент станет головной болью какого-то другого врача.
