По телевизору началась реклама, прервавшая сериал, и Лидия Петровна переключилась на другой канал, где как раз шел очередной выпуск-обзор городских происшествий. «Разогрев» зрителей — описание ДТП и подсчет их жертв — уже закончился, начиналось самое интересное — криминальная хроника. Ведущая высокомерно-безразличным голосом сообщила о том, что вчера сотрудники милиции Юго-Какого-то округа (Андрей пропустил мимо ушей точное название) Москвы задержали научного сотрудника филиала Исторического музея на Крутицком подворье Дмитрия Л. («точное имя в интересах следствия не разглашается»). С этого места Андрей стал слушать девушку в телевизоре внимательнее. «В ходе проведения дознания выяснилось, что Дмитрий Л., работавший в музее уже несколько лет, систематически похищал экспонаты, хранившиеся в запасниках музея. В числе украденного — десятки книг восемнадцатого-девятнадцатого веков по «костюмной» тематике, более двух сотен рисунков и гравюр прошлого века», — после этих слов ведущей на экране возник бородатый мужичок в костюме, бывшем, вероятно, в активном употреблении уже не первое десятилетие, — вроде бы директор филиала. Растерянно глядя в камеру, он давал пояснения:
— Хранилище у нас большое — четыре с половиной миллиона экспонатов. Всего не усмотришь. А Лещев (Андрей, услышав знакомую фамилию, напрягся) не давал повода для подозрения, да и заметить было трудно, он ведь в основном воровал военную фурнитуру — пуговицы с мундира срежет, нагрудные знаки отличия, кокарды…
— Ну а книги? — наседала журналистка.
— А что — книги? Книги он выносил миниатюрные, под одеждой. И гравюры там легко прятать. Мы ведь на выходе сотрудников не обыскиваем.
В последних словах директора прозвучала затаенная гордость. Наконец показали вора, и, хотя его снимали как-то сбоку и говорил он измененным голосом, Мирошкин узнал своего бывшего однокурсника.
— Зачем вы это делали? — допытывался у него голос за кадром.
— Семью кормить надо было, — равнодушно-бесцветно отвечал полный человек в очках, который в первое мгновение после появления на телеэкране показался Мирошкину мало похожим на всегда оптимистичного, восторженно-глуповатого Димку Jleщева, болтуна и сочинителя бездарных стихов.
На экране вновь восседала теледевица. «Добавлю, что среди похищенного Дмитрием Л. («И чего они скрывают фамилию, ведь его в репортаже назвали?» — подумал Андрей) оказалась даже винтовка Мосина. Вор имел на работе положительные характеристики и не состоял на учете в наркологическом диспансере», — все тем же равнодушным голосом завершила она сюжет и перешла к другим новостям. Вновь показали лестничную клетку, на которой убили Петю Цветомузыку, уже знакомое Мирошкину пятно крови у мусоропровода. В отличие от краткого утреннего сюжета дневной показ новостей был дополнен показом выноса тела криминального авторитета из подъезда дома — санитары протащили мимо камер что-то на носилках, укрытое простыней.
Ведущая рассказывала биографию Пети Цветомузыки, с экрана сыпались фразы, в которых мелькали «солнцевские» и «ореховские», высказывались предположения о противоречиях, которые вроде бы в последнее время возникли у покойного с какими-то Нестором и Бакланом по поводу то ли рынка, то ли магазина. Всего этого Андрей почти не слышал. Ему вспоминалась свадьба Лещева и Сыроежкиной, на третьем курсе, где-то в конце зимы. Они пригласили однокурсников на второй день — в первый собирали родственников. Приехала почти вся группа. Гуляли в совмещенной двушке Сыроежкиных, в которой жила Галина с родителями и братом. Много пили, «горько» кричали почему-то нечасто. Были какие-то две одноклассницы Гали, которые половину вечера безотрывно смотрели то на Лещева, то на Куприянова (его тоже пригласили) и шептались между собой, сравнивая. Результаты, видно, были не в пользу жениха. На свадьбе Мирошкин надолго не задержался. Его зачем-то посадили рядом с Мешковской, которая накануне отъезда на ПМЖ из «этой страны» казалась Андрею не вполне адекватной. Он не знал, как вести себя с Ириной, пытался за ней вежливо «ухаживать», предлагал салаты и «освежить». На все его любезности Ирина или отмалчивалась, или вдруг начинала громко смеяться, как бы давая всем понять, что «вот именно в этот момент Мирошкин сделал какую-то глупость, которую вы не заметили, а жаль, потому что надо было заметить и в очередной раз убедиться, какое он ничтожество». Все это наводило на Андрея тоску. Ему после истории с Викой и так было несладко, а тут еще кривляния этой дуры! Выходя из квартиры, Андрей увидел на лестнице Куприянова, целующегося с одной из сыроежкинских одноклассниц, с которой он вышел «покурить», хотя не имел такой вредной привычки. Одной рукой староста прижимал голову девушки к своему лицу, что позволяло им страстно впиваться друг в друга губами, а другую засунул ей в лосины, и держал на попе своей партнерши — для большей устойчивости их положения. Оба были порядком пьяны, и их намерения на ближайшее время не вызывали никаких сомнений. Они даже не обратили внимания на проходившего мимо Мирошкина. Андрей подумал тогда, что Сыроежкина, явно рассчитывавшая предстать перед Куприяновым в свадебном платье и показать ему, какую он глупость совершил, отказавшись от «такой красоты», будет очень разочарована. Он тогда даже посмеялся про себя и над дурой Сыроежкиной, вышедшей замуж без любви, назло Куприянову, и над ослепленным своей любовью Лещевым.
Впрочем, последующая история молодой семьи могла вызывать только сочувствие. В большой квартире старших Л ещевых, где молодожены поначалу поселились, они не прижились. Диминым родителям-искусствоведам невестка не нравилась категорически. Пришлось перебираться к Сыроежкиным. Отец Галины, имевший инженерное образование, но трудившийся на заводе рабочим, во время развала начала 1990-х годов потерял работу, мать работала учительницей. Они взяли жить в свою «большую» проходную комнату тринадцатилетнего брата Гали, а ей с мужем отвели изолированную. Дима начал лихорадочно искать работу, устроился в школу, в музей. Везде платили мало. Метания однокурсника одно время вызывали у Мирошкина живейший интерес — они вместе занимались в семинаре Плещеевой, и профессор поначалу даже отдавала предпочтение Диме. Но однажды Нина Александровна увидела Лещева, идущего под руку с Сыроежкиной. И то, что ученик проводит время в таком обществе, явно в ущерб науке, профессору очень не понравилось. Сам Лещев, ошалевший после женитьбы от счастья, хохоча, рассказал Мирошкину, как при встрече «скривилась физиономия» у Плещеевой. Нина Александровна была одинока, хрома, и, вероятно, мужчины никогда не баловали ее вниманием. «Мы с Галей, как мимо нее прошли, так и покатились со смеху — такое кислое у Нины сделалось выражение на лице. Надеюсь, она нас не услышала», — веселился молодожен. Надеялся он зря — плохим слухом Нина Александровна не страдала. Через несколько дней, в разговоре с Мирошкиным один на один, Плещеева посетовала: Дима в последнее время «явно стал заниматься хуже», сказывается, вероятно, «общение с этой девушкой… Галей, кажется»? У него тема сложнейшая — Сибирский приказ! Тут требуется полнейшее погружение в проблему. А он что?! Ее беспокоит, как бы Дима совсем «не сорвался». Андрей с жаром вступился за товарища: «Что вы, Нина Александровна, Дима очень увлечен темой! Сейчас он, правда, действительно немного отвлекся — женился все-таки. Семью надо содержать. Но он очень старается, каждую свободную минуту — в архив. Даже пожаловался мне, что глаза начали болеть от чтения скорописи. У него ведь зрение и без того плохое». Как показалось Мирошкину, Плещеева выслушала его очень внимательно. На словах «женился» и «семья» она поджала губы и печально покачала головой — так, как будто узнала о кончине соседа, страдавшего запоем. Дескать, жалко, конечно, но предсказуемо. Вероятно, с Лещевым случилось как раз то, что она и подразумевала под словом «сорвался». А затем профессор с грустью и нежностью в голосе вынесла приговор осужденному: «Да, с плохим зрением Диме в семнадцатом веке делать нечего — вообще зрение потеряет». Вскоре Плещеева посоветовала Лещеву бросить вредный для глаз Сибирский приказ и заняться чем-нибудь другим — у другого преподавателя. В фавориты вышел Мирошкин с его стопроцентным зрением. Расстроенный Лещев впал в кризис, а семейная жизнь быстро убила в нем ученые амбиции. Через год после свадьбы Галина родила девочку, и Лещевы практически перестали бывать на занятиях. Кое-как они дотянули учебу до конца и получили дипломы. Дальнейшую их судьбу Мирошкин представлял смутно, видел пару раз Диму в разных местах, и вот теперь — поди ж ты…
