Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Зеркальцевым были замечены две Алевтины в одинаковых, мышиного цвета, платьях, в синих колготках, на высоких стучащих каблуках. Они пили шампанское, и на их пергаментных щеках горели красные пятнышки.
Зеркальцев чувствовал спаянность собравшихся в зале, неразрывность, какие случаются между людьми, заключившими между собой незыблемый договор, скрепленный общим интересом, общей тайной, быть может, сообща пролитой кровью.
Бравурно, звонко, торжественно зазвучал невидимый рояль. Белая, с золотыми вавилонами дверь распахнулась, и из нее в зал шагнул Голосевич в военном мундире, эполетах и высоких ботфортах, на которых позванивали шпоры. Следом решительно и властно выступал отец Антон в черной шелковой рясе, с золотым крестом, рыжебородый, синеглазый и мощный. Макарцев, шагнув, придержал белую золоченую створку, пропуская генерала ФСБ Лагунца. Он был в коротком военном сюртуке, белых лосинах с рельефными клубнями между ног, с короткой серебряной шпагой на золотой цепочке. Следом за ним шагал человек с костяным лицом и лысым бугристым черепом. Зеркальцев вспомнил, что видел его в ресторане «Милорд» при первом свидании с генералом.
Все сначала колыхнулись к ним, а потом распались, уступая дорогу, салютуя наполненными бокалами. К отцу Антону образовалась очередь желающих получить благословение. Он давал целовать свою пухлую, усыпанную перстнями руку, а графа Лизуна не подпустил к руке, а расцеловал троекратно.
Отец Антон обвел всех синими проникновенными глазами и, дождавшись тишины, заговорил:
– Братья и сестры, близок час, когда по воле Господа нашего Иисуса Христа, во исполнение предначертаний нашего святого старца Тимофея явлен будет России царь с серебряным лицом, что положит долгожданный конец нашему нестроению, вновь соберет по частицам расколотую чашу Российской империи, и мы эту чашу, полную русских слез и молитв и праведной русской крови, поднесем Господу со словами: «Вот тебе, Господи, наш русский потир», да станем пить из него, как пили до нас наши предки…
Зеркальцеву было знакомо воздействие этого рокочущего, магического голоса, от которого мир превращался в кристалл и все явления этого мира преломлялись в кристаллической грани, выходили по ее другую сторону в иную реальность. Но он крепился, не позволял себе превратиться в луч и уйти из этого мира.
– Вы – сыны Господни и слуги государевы, которых создали чудесные силы русской истории, и вам надлежит окружить новый русский трон и исполнить работу слуг государевых по утверждению нового Русского царства. Но должен среди вас явиться муж, сердцем крепок, умом ясен, дланью бестрепетен, что станет вершить государеву волю во всей ее полноте, не внимая жалобным воплям караемых, слезам делающих зло, клевещущим на царя и на царства. Оттого мы явились сюда на наш Священный собор, чтобы избрать из своей среды светлейшего князя. Он станет оком государевым, опорой трона, грозой врагам, защитой верных. И да не сдуют злые ветры ни единой серебряной пылинки с августейшего лица…
Зал дворянского собрания превратился в голубой кристалл, и сквозь его прозрачную грань понеслись световые лучи и звуковые волны. Зеркальцев превратился в крохотный спектр там, где луч погружался в синеватую плоскость, выпорхнул перламутровой радугой там, где луч излетал из плоскости.
– Где собор цветком чертополоха, под снежной шапкой, в голубых сосульках, невнятной надписью, как золотым пером, писца безвестного на черной бахроме, там топоры уставшие на плахах, там кружево душистого корсета, там пятипалая багровая звезда среди могил бездонной глубины.
Зеркальцев невероятным усилием вырвал себя из голубой преисподней, как вырывают иглу из сердца. И снова было дворянское собрание, ионические колонны, близкое, напудренное серебром лицо Голосевича.
– А теперь, братья и сестры, начнем обряд посвящения.
Степов покинул Зеркальцева и через минуту возник возле Лагунца, облаченный в голубой шелковый плащ. К нему присоединился Макарцев в таком же струящемся голубом плаще. В руках у них оказались старинные мечи, которые вдруг оделись прозрачно-голубым пламенем, словно политые спиртом. Пламя не гасло, и казалось, мечи излучают мистическую лазурь. Оба меча скрестились над головой Лагунца. Его сухощавое лицо с куршавельским загаром казалось сосредоточенным и жестоким. Клубни под белой кожей лосин, казалось, набухли и дышали неукротимой силой. Он придерживал короткую серебряную шпагу, чувствуя над головой священную лазурь.
Рядом появился верный соратник, агент по особым поручениям Корней, с костяным лошадиным лицом и голым черепом. Он был в длинном бархатном пиджаке, из-под которого извлек молоток, хромированный, блестящий, на длинной ручке из красного дерева. Он дохнул на блестящий металл молотка, как это делает человек, протирающий очки, и несколько раз провел по инструменту бархатным пологом пиджака. Передал молоток Лагунцу.
– У живота подушка, в мыслях молоток, – произнес Корней загадочную фразу, которая отозвалась в Зеркальцеве беспокойством и больным предчувствием.
Отец Антон взмахнул рукавами облачения, похожими на широкие черные крылья.
– Пусть разобьются вдребезги замыслы врагов, умышляющих зло против царства, как кувшин разбивается от удара пресветлого князя!
Появился глиняный кувшин, который поднесли Лагунцу, и он решительным ударом сокрушил глину кувшина, рассыпал ее на мелкие осколки, как рассыплет в прах все заговоры и козни врагов трона.
– Пусть незыблемы будут скрепы, соединяющие в нашем царстве все сословия, вся звания, все народности. Пусть крепкая длань пресветлого князя удерживает в целостности великое царство!
Лагунцу поднесли две доски и большой кованый гвоздь. Несколькими точными сильными ударами он вогнал гвоздь, сколотив наглухо обе доски.
– Пусть вдохновит на подвиги сердца подданных государя нашего и высечет из их сердец искры любви и служения!
Лагунцу поднесли большой кусок кремня, и тот стал бить в него молотком, высекая искры. Было видно, как напрягаются под военным сюртуком мускулы, и клубни трепещут и сотрясаются при каждом ударе.
Все отступили, и вперед вышел Голосевич, царь с серебряным лицом. Он был торжественно красив, голубые глаза навыкате смотрели милостиво и слегка печально. Он держал в руках алую, в шелковых разводах, ленту, которую надел на Лагунца, когда тот верноподданно склонил перед царем голову. Расправил ленту и нацепил на нее осьмиконечную золотую звезду, усыпанную алмазами. В центре звезды, среди лучей и блесков, виднелось изображение старца Тимофея, каким увидел его Зеркальцев во время полета в ноосферу.
– Тебе, светлейший князь, даруем мы высшую награду Империи, Звезду Тимофея первой степени, – произнес Голосевич.
И тогда на сухощавом аскетическом лице Лагунца появилась ослепительная улыбка, но не та, что очаровала Зеркальцева при их первом знакомстве. Теперь эта улыбка напоминала грозный оскал, беспощадную непреклонность, фанатичную веру, отчего Зеркальцеву стало худо. И в нем проснулся реликтовый ужас, унаследованный от изнасилованных и истребленных предков.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
