– Ох уж этот Вик! – улыбнулся он. Покачал головой, словно туроператор был их общим бременем.
Эдит бесстрастно смотрела на него.
– Вик добр к старому приятелю, как и ты.
– Все любят Эмиля, – сказал Эшманн. – Таковы плоды былой известности. – Он сделал глоток. – Отличный ром Вик вам принес.
– У меня еще есть.
– Спасибо, хватит.
– Пропусти еще стаканчик – и наберешься достаточно храбрости, чтобы посетить Эмиля. Он там, наверху, как и всегда. Он сегодня чуть хандрит, так что проблем тебе не создаст.
Эшманн не отступил.
– Жаль, что Вик вляпался в нехорошее дело, – закинул он наживку.
– Мы все в него вляпались.
– Вик отпер дверь, может, даже и не по собственной воле. Оттуда прут новые сорта артефактов.
Эдит кисло взглянула на него.
– И что такого нового в том, чтобы оттуда появлялись новые артефакты?
– Они тут так шастают, – с удивлением услышал собственный голос Эшманн, – словно это их город.
Мысли Эдит все еще были заняты новизной. В те дни все стремилось показаться новым, и, как следствие, ничто им не являлось. Она видела эти слова на стене.[28]Ее философия сводилась к девизу: У тебя уже было время обновиться.
– Может, и их, – сказала она.
– И вот еще что. В этом замешан Поли де Раад, а он как в воду канул. Наша аппаратура его не видит. Это хорошая аппаратура, может, и подустарела чуток, но кто-то ей заговорил зубы. Возможно, военные. Возможно, его дружки из ЗВК вскоре начнут задавать вопросы, на которые у нас пока нет ответов. – Эшманн решил, что пора еще выпить. Наливая себе рому, он добавил: – Я не хочу отпускать Вика в Зону, пока не узнаю, что там творится. Эдит, если ты в курсе, скажи мне, потому что это уже не шутки. Это не просто комната ужасов для иномирских туристок, и нас время поджимает.
На лице Эдит последовательно сменились несколько вариантов выражения, сложных, но объединенных нотками презрительной жалости.
– Ты и так обо всем сам пронюхаешь, – бросила она.
Она выхватила у Эшманна стакан, вылила его обратно в бутылку и унесла.
– Отец наверху, – сказала она. – Ты его помнишь?
– Я надеялся на его помощь.
– Да как бы он тебе помог? Он уже давно конченый человек. У него никого не осталось, кроме вас с Виком, но, когда он тебя видит, ему становится только хуже… – Эдит резко замолчала. Обвела взглядом музыкальные инструменты в демонстрационных футлярах – граничные условия ее жизни, на которые Эдит натыкалась снова и снова. Затем устало закончила: – Я не сдам тебе Вика, можешь не рассчитывать.
Эшманн и не ожидал ничего иного.
– Пойдем посмотрим, как там Эмиль, – предложил он, будто это была новая идея.
Бонавентура полусидел на кровати. Подушки так подпирали его спину, что иссохший костяк выгнулся к беленой стене буквой S. Он будто спал с открытыми глазами, глядя в примерном направлении дальнего угла комнаты. Слева верхняя губа чуть приподнялась, обнажая зубы, но это выражение вряд ли отражало его мысли. Увидев Эшманна, глаза блеснули.
– Привет, Вик! – сказал старик.
– Я не Вик, – сказал Эшманн.
Лицо Эмиля утратило живость.
– Ну арестуй меня, что ли, – пробормотал он и, кажется, опять заснул.
– Есть новости? – спросил Эшманн у Эдит.
– Нет, – коротко ответила та. – Все как было, Лэнс: твой старый друг умирает.
Его опухоли даже описать не удавалось, не то что вылечить. Внутри у Бонавентуры все как с цепи сорвалось, словно тело его хотело преобразиться в иную форму, но не представляло, в какую именно: органы без видимой закономерности отказывали и оживали, костный мозг переставал продуцировать тромбоциты. Последняя напасть, как сообщила Эдит Эшманну, оказалась гибридным вирусом, который собрался в его клетках сам по себе из трех-четырех разных сортов РНК; ну и еще какой-то непонятный ген нарисовался.
– Ничего нового, – сказала она. – Хуже всего, что он по-прежнему не видит снов. Я вас тут наедине оставлю, с меня на сегодня уже хватило. Так хорошо, когда кто-нибудь приходит.
– Не нравится мне все это, – отозвался Эшманн.
Он долго сидел на жестком стуле у кровати, но ничего не происходило.
– Мне надо поговорить с тобой, Эмиль, – сказал он. – С Зоной проблемы. – И: – Ты бы мне мог в этом помочь, хоть мы и за разные команды играем. Я обнаружил что-то совершенно непонятное.
Бонавентура заерзал во сне.
– Не подходи ко мне с этой хреновиной, – произнес он, и детектив наклонился ближе; но Эмиль просто бредил. Дыхание Эмиля отдавало смертью, и все кошмары, которые он был бессилен увидеть, вуалью окутали его.
– Прости, Эмиль, – сказал наконец Эшманн. – Тебя бы заинтересовали мои находки.
Внизу Эдит сидела на полу, настойчиво копаясь в коробке с блокнотами всех размеров; обложки выцвели и пестрели водяными пятнами, листы бумаги были все в записях неразборчивым почерком и диаграммах, начерченных чернилами разных цветов. Казалось, что блокноты заполняли в спешке, распихивали по карманам, роняли и топтали, мочили в крови, теряли и находили из года в год. Она вынимала из коробки очередной блокнот, открывала в двух-трех местах наудачу, слитным движением пролистывала все страницы, словно в надежде, что наружу вывалится застрявший между листов предмет, и клала назад. В воздухе носилась пыль. Когда появился Эшманн, Эдит захлопнула коробку и оттолкнула в сторону. Он подумал, что ее настроение портится на глазах.
– Не смог до него достучаться, – сказал он. – Пора мне.
– Хочешь еще выпить?
– Нет. Это тебе.
Эдит злобно посмотрела на сыщика.
– Да не деньги нам нужны, блин! – огрызнулась она. Протолкалась между Эшманном и дверью. – Помнишь, как я сидела у тебя на коленях, когда Эмиль меня привез в Саудади? Ах, какие то были деньки! Я сидела у тебя на коленях в твоем кабинете. – Она презрительно засмеялась – непонятно над кем. – Ты бы лучше тогда не дал себя уговорить. Ты бы лучше его посадил под замок на пожизненное. Он бы тогда остался здоров.
Эшманн не сумел найти ответ.
– Я рикшу вызову, – промямлил он.
Она пожала плечами и отошла в сторону.
– И вот еще что, – сказала она ему вслед, – не нравится мне, как ты пытаешься Вика ко всему этому приплести. Он чокнутый, но никому никогда не причинил вреда. – После паузы Эдит вынужденно добавила: – По крайней мере, не нарочно. – Но сыщика уже не было.
* * *
Эшманн всегда восхищался Бонавентурой и его современниками, хотя с течением времени чувство это поблекло. Они мнили себя неограненными алмазами, а в действительности были пьяницами, наркоманами, пилотами и entradistas. Но в те дни Зона только-только пала на землю. Она оставалась в известной мере недоступна картированию. Не существовало еще надежных маршрутов через ореол – он был в ту пору куда активнее, – а потом, пройдя через него, внутри они оказывались невесть где… хотя не были уверены даже, имеют ли там смысл понятия «внутри» и «снаружи». Несмотря на это, они отправлялись на вылазки ежедневно: пешком, по воздуху и на дешевых автомобилях с бензиновыми ДВС. Они возвращались – если возвращались, – проведя в Зоне три недели, и обнаруживали, что снаружи минуло двенадцать часов. Столь же часто выходило ровно наоборот. Ни перспективы, ни данных – вообще ничего, на что можно было бы полагаться.
