Рассматривал прожилки в камне. Они сближались, соединялись, но нигде не пересекались, как рукава реки. Бесконечно медленный соляной поток, текущий сквозь недра земли. Только бы не заснуть, думал я, потом мне показалось, будто ко мне обращаются какие-то голоса, которым я отвечаю, кто-то играл на пианино, а потом я оказался в самолете и любовался широко раскинувшимися, сияющими ландшафтами: горами, городами и далеким морем, мимо проходили какие-то люди, смеялся ребенок, я посмотрел на часы, но не смог разглядеть циферблат. С трудом встал, тело у меня онемело от холода. Стальная дверь отворилась, за нею оказалась комната Эльке, и я почему-то догадался, что она меня ждет, вот наконец я и пришел. Она бросилась ко мне, от радости распахнув объятия и широко открыв глаза… я сидел на полу, под влажными трубами, в желтом свете шахтерских ламп, совсем один.
Начало седьмого. Я просидел здесь уже два часа. Дрожа от холода, я встал, переминаясь с ноги на ногу и похлопывая в ладоши. Дошел до конца штольни, повернул направо, налево, направо и снова налево. Остановился и оперся на камень.
Какой он массивный и тяжелый на ощупь. Я прижался к нему лбом и попытался свыкнуться с мыслью, что скоро умру. Может быть, что-нибудь написать на прощание, — а кому, собственно? Опустился на колени, кто-то похлопал меня по плечу. Усатый проводник, позади человек десять туристов в касках, с фотоаппаратами и видеокамерами. «Monsieur, qu’est-ce que vous faites la?»[14]
Я встал, что-то бормоча, смахнул слезы и пристроился в хвост очереди туристов. Двое японцев с любопытством меня разглядывали, проводник распахнул дверь: разноголосая невнятица выплеснулась мне в лицо, штольня была полна людей. В сувенирном киоске продавали видовые открытки, кристаллы соли и диапозитивы с изображением молочно-белых соляных озер. У таблички «Exit» начиналась лестница, через несколько минут подъемная клеть скрежеща вынесла меня на поверхность.
— Вы же должны были прийти завтра!
Я поднял голову. Передо мной, обрамленный солнцем, возвышался силуэт Мириам Каминской. В ее черных волосах сквозили тонкие штрихи света.
— Я хотел только поздороваться.
— Добрый день. Я через час уезжаю и вернусь завтра.
— Я надеялся, что смогу поговорить с вашим отцом. Она смотрела на меня, как будто не расслышала:
— Мой отец плохо себя чувствует. Сходите погулять, господин Цёльнер. Побродите немного по окрестностям. Сходите, не пожалеете.
— Куда вы едете?
— Мы основали фонд Каминского. С удовольствием посвящу вас во все подробности, может быть, это пригодится для вашей книги.
— Разумеется.
Теперь я понял: пока она не уедет, я не смогу поговорить с ним наедине. Я медленно кивнул, она избегала встречаться со мной взглядом. Конечно, она меня побаивалась. Кто знает, вдруг я внушаю ей какие-то опасения… Но ничего не поделаешь. Я встал.
— Ну, тогда я поброжу по окрестностям.
Я поспешно прошел в дом, нельзя допустить, чтобы она меня выпроводила. Из-за неплотно прикрытой кухонной двери доносилось дребезжание посуды. Я заглянул в щелку, Анна как раз мыла тарелки.
Когда я вошел, она бессмысленным взглядом посмотрела на меня. Волосы у нее были кое-как заплетены в неопрятную косицу, на ней красовался грязный передник, лицо было круглое как блин.
— Анна! — начал я. — Вы ведь разрешите называть вас просто по имени?
Она пожала плечами.
— Я Себастьян. Называйте меня просто Себастьян. Ужин вчера был восхитительный. Мы можем поговорить?
Она промолчала. Я подвинул к себе стул, снова его оттолкнул и взгромоздился на кухонный стол.
— Анна, нет ли у вас какого-нибудь неотложного дела?
Она недоуменно уставилась на меня.
— Я хочу сказать… вы могли бы заняться им сегодня. Вы меня поняли?
За окном я заметил банкира, который вчера был среди гостей, он выходил из соседнего дома. Прошел по стоянке, выудил из кармана ключ, открыл дверь машины и неуклюже сел.
— Скажу по-другому. Что бы вы ни хотели сегодня сделать, я это… Нет, допустим…
— Двести, — решительно оборвала она меня.
— Что?
— Вы что, идиот или прикидываетесь? — Она невозмутимо смотрела мне в глаза. — Двести, и я уйду до завтра, часов до двенадцати.
— У меня столько нет, — хрипло выдавил я.
— Двести пятьдесят.
— Так не пойдет!
— Триста.
— Двести.
— Триста пятьдесят.
Я кивнул.
Она протянула руку, я достал, бумажник и отсчитал деньги. Обычно я не брал с собой так много; это было все, что я собирался потратить на поездку.
— Ну давай, чего там!
Кожа у нее маслянисто поблескивала; ладонь была такая огромная, что купюры в ней просто исчезли.
— Сегодня днем позвонит моя сестра, я скажу, что мне срочно нужно к ней. А завтра вернусь часам к двенадцати.
— И ни минутой раньше!
Она кивнула.
— А теперь хватит, уходите.
Я нерешительно пошел к двери. Выбросил на ветер столько денег! Но добился, чего хотел! И боже мой, ловко это все обделал, к тому же теперь она у меня на крючке. Осторожно поставил сумку на пол и прислонил ее к стене.
— Господин Цёльнер!
Я испуганно обернулся.
— Вы что, заблудились? — спросила Мириам.
— Нет, конечно… Я как раз собирался…
— Я не хотела бы, чтобы у вас сложилось неверное впечатление, — сказала Мириам. — Мы благодарны вам за то, что вы делаете…
— Да знаю, можете мне не объяснять…
— Сейчас с ним нелегко. Он болен. Иногда ведет себя как маленький ребенок. Но ваша книга для него очень важна.
Я сочувственно кивнул.
— А когда она, собственно, выйдет в свет?
Тут я по-настоящему испугался. Неужели она что-то заподозрила?
— Пока неизвестно.
— Почему неизвестно? Господин Мегельбах тоже не стал об этом говорить.
— Это зависит от многих причин. От… — Я пожал плечами. — От разных. От многих причин. Выпустим как только сможем!
Она задумчиво посмотрела на меня, я быстро простился и вышел. Теперь спуск показался мне очень коротким: пахло травой и цветами, в голубом небе медленно проплывал самолет; я чувствовал себя безмятежно и легко. Получил деньги в банкомате и купил в аптеке новую бритву.
Вернулся в номер и долго разглядывал старого крестьянина на стене. Насвистывал и барабанил пальцами по колену. Небольшое беспокойство я все-таки ощущал. Лег на кровать, не снимая ботинок, и какое-то время смотрел в потолок. Подошел к зеркалу и надолго застыл там, пока не перестал узнавать собственное отражение. Побрился и вдоволь насладился душем. Потом подошел к телефону и, не заглядывая в записную книжку, набрал номер. Трубку сняли на пятом гудке.
