— Конечно, Елизавета Андреевна. Может, сестру позвать, если вам плохо? Или в другой раз зайти?
Иван, чувствуя себя последней свиньей, мысленно взмолился, чтобы она разрешила ему остаться.
— Нет, нет, ничего страшного. Это погода просто меняется все время. Не беспокойтесь, — женщина слабо улыбнулась. — К тому же вам ведь надо преступника искать, столько времени уже прошло. А вдруг он что-нибудь еще натворит!
— Да уже натворил… А может, и еще натворит. Одна женщина видела его, но приметы… В общем, ничего конкретного. Она его плохо разглядела.
— Но я, к сожалению, его тоже не слишком хорошо видела, — голос Кирсановой звучал виновато и с сожалением. — Проснулась около трех. Кошмар приснился. Сердце колотится, ноет. Полежала минут пять, думала, пройдет. Потом встала, вышла на кухню, корвалола накапала, посидела немного. Хотела уже идти спать. Ну, не спать, полежать хотя бы. Я ведь в метро работаю, в четыре уже приходится вставать, чтобы на «подкидыш» не опоздать.
— Не тяжело? Я бы не смог!
— Да привыкла уже. Я вообще жаворонок, даже в выходные рано встаю. Не в четыре, конечно, но в семь уже на ногах.
— Извините, я вас перебил. Вы хотели уйти из кухни — и что?
— Решила форточку открыть — душно стало. Подошла к окну, смотрю: из подъезда вышел мужчина, дверь хлопнула. Постоял немного и пошел, медленно так. Среднего роста, худощавый. Черная длинная куртка, брюки черные. На голове шапочка темная, кажется, тоже черная. Лет двадцать пять, не старше. Но и не моложе двадцати — двадцати двух.
— Так точно можете определить? — удивился Иван. Ему это показалось маловероятным. Конечно, старика от юноши он и сам отличил бы: по походке, по осанке, но не так же, тут специалистом надо быть. Да еще темно, угол зрения неудобный, и видела она его всего несколько секунд. Нет, не может быть, сочиняет бабулька.
— Конечно, могу, — ответила Кирсанова. — Я ведь бывшая балерина. А потом много лет в театральном училище преподавала сценическое движение. Я вам по походке, по моторике всю характеристику дам, не хуже эксперта.
— Здорово! А как же это вас, извините за бестактность, в метро занесло?
В этот момент дверь палаты открылась, и к кровати бодрой рысцой подбежал пожилой мужчина, похожий на колобок — круглый, лысый и румяный. Пегие кустистые брови в стиле дорогого Леонида Ильича на лишенном прочей растительности лице выглядели комично.
— Как ты, мамулечка? — Мужчина звучно чмокнул Кирсанову в щеку. — А это кто? — брови настороженно сомкнулись на переносице.
— Следователь, — тихо ответила Кирсанова. — А это мой муж, Василий Олегович.
— Я не следователь, а старший оперуполномоченный уголовного розыска. Логунов Иван Николаевич, — поправил Иван.
— А документы ты у него спросила? — брови стиснулись еще плотнее, на этот раз с подозрением. — А вдруг он не милиционер, а бандит? Ты ведь свидетель. Сейчас вот расскажешь ему все, а он раз тебя — и готово!
— Вася, ну что ты говоришь, неудобно, — Елизавета Андреевна не знала, куда деть глаза.
— Да все удобно! — Иван вытащил удостоверение. — Все бы такие были — нам меньше проблем.
Бдительный гражданин изучил документ, внимательно рассмотрев все подписи и печати, сличив фотографию с оригиналом и проверив срок действия. Удовлетворенный досмотром, он благосклонно кивнул и вышел из палаты поискать лечащего врача.
— Вы извините его, пожалуйста, — Кирсанова смущенно теребила край пледа. — Он всегда такой. С другими. А сам дверь открывает — даже в глазок не посмотрит…
— Да ничего страшного. Давайте лучше вернемся к нашему… объекту.
— Конечно, конечно, — Кирсанова, на которую активность супруга действовала, похоже, угнетающе, вновь оживилась. — Мне показалось тогда, что мужчина этот от подружки идет. У него в движениях такая… истома была. «Вот, — думаю, — порезвился всласть». Но не пьяный — точно.
Кирсанова замолчала. Иван сделал в блокноте несколько пометок.
— Может, что-то еще заметили?
— Ну… Могу сказать, пожалуй, что физически он здоров, хотя очень устал — ну, это и понятно. Вообще, по роду занятий много времени проводит на ногах. И вот еще что… — Елизавета Андреевна замялась, будто опасаясь сказать что-то нелепое или оказаться неправильно понятой.
— Не бойтесь, говорите, — подбодрил Иван. Не то чтобы он считал, будто свидетельница может сказать еще что-то важное, просто хорошо помнил одну из заповедей ведения разговора: если хочешь достигнуть успеха в общении, будь искренне заинтересованным. Или хотя бы имитируй заинтересованность. Достаточно сделать малейшую оплошность, настроить собеседника против себя, и контакт потом можно уже и не наладить. — Нам все может пригодиться. Знаете, как бывает, свидетелю что-нибудь покажется совершенно бесполезным, неважным, а ухватишься за это — и всю ниточку распутаешь.
— Мне трудно объяснить. Это не факты, а… ощущение, что ли. Ощущения вообще очень трудно словами описать. Но в его движениях было что-то… женственное.
— Женщина в мужской одежде? Мужчина-гомосексуалист? («Только не это!» — простонал Иван про себя.)
— Нет, все-таки не то. У женщин совершенно другая… Как бы это выразиться? Другая текстура движения. Это гормонально зависимо. А у гомосексуалистов в пластике обычно какая-то… нарочитость. Он может быть внешне образцом мужественности, может быть даже скрытым гомосексуалистом… — Кирсанова понизила голос, заметив, что соседки начали прислушиваться к разговору. — Но специалист в его повадках всегда заметит что-то… Это как… бывают такие дорогие одеколоны — благородный запах, аристократический, но чуть-чуть слишком приторный. Вы понимаете, что я хочу сказать?
— Ну… В общих чертах. Я тоже иногда думаю не абстрактно, а образами. Не понимаю только, что же тогда это за женственность такая?
— Я боюсь ввести вас в заблуждение… В нашей театральной среде голубых хватает, сами знаете. Но у профессиональных танцоров, да и у тех, кто просто занимается танцами долгое время, особенно с детства, — я имею в виду мужчин, разумеется, — так вот у них появляется именно такая женская, кошачья немного нотка. Даже при самой что ни на есть нормальной ориентации. Как будто все тело чуточку более мягкое и пластичное.
— Это очень интересно, Елизавета Андреевна. Думаю, вы действительно нам здорово помогли. Большое спасибо!
«Блох до кучи, а что толку? Если он действительно балерун, значит, не Валевский».
Иван поднялся и хотел было уже попрощаться, но Кирсанова удержала его за рукав.
— Иван Николаевич… Может быть, вы будете смеяться, скажете: вот, больничная мисс Марпл… Я просто думала, куда он мог пойти. Вы видели наш дом?
— Конечно.
— Он свернул влево, к троллейбусной остановке. Если бы ему надо было в центр или, наоборот, в сторону аэропорта, он скорее всего повернул бы вправо и пошел к Московскому проспекту. Троллейбусы-то ночью не ходят, а ловить такси или попутку на остановке неудобно — там поворот.
