Я тотчас вспомнил старую журнальную статью, принадлежавшую перу моего друга[57]. Однако Лестрейду она, видимо, не попадалась, ибо он в замешательстве таращился на Холмса.
– Вас выдают рукава вашего пальто, дорогой инспектор, – пояснил Холмс, – а также колени, не говоря уже о ботинках. Вы с ног до головы измазаны в лондонской грязи. Так где вы копались и для чего?
Вместо ответа Лестрейд полез в карман, вытащил оттуда какой-то конверт и отдал его моему другу. Я поднялся с места, подошел к Холмсу и встал у него за плечом, чтобы тоже взглянуть на послание. Долгое знакомство с Холмсом научило меня важности детального осмотра. Я увидел, что на конверте, изготовленном из дешевой бумаги, какую можно купить в любой писчебумажной лавке, крупными корявыми буквами, скорее всего измененным почерком, написано:
Инспектору Лестрейду из отдела убийств, Скотленд-Ярд
Холмс насмешливо поднял бровь.
– Убийство? – невозмутимо спросил он, но я-то заметил, что он уже поднял голову, словно охотничий пес, учуявший дичь.
– Прочтите письмо, мистер Холмс, – скорбно промолвил Лестрейд.
Последовав совету Лестрейда, Холмс открыл конверт и вынул из него коротенькую записку, нацарапанную на листке дешевой писчей бумаги все тем же корявым почерком. В послании не было ни обращения, ни подписи, лишь следующий текст:
Пойдите в сад, что за домом семнадцать по Элмсхерст-авеню в Хэмпстеде, и копайте под деревом, находящимся в десяти шагах слева от ворот. Вы найдете там труп мадемуазель Люсиль Карэр, падчерицы мадам Ортанс Монпенсье, которая убила ее и зарыла там тело.
Это будничное сообщение отдавало такой бесстрастной жестокостью, что у меня кровь застыла в жилах.
– Так вы обнаружили тело, инспектор? – поинтересовался Холмс, откладывая листок в сторону. – Судя по состоянию вашей одежды, это так.
– Верно, мистер Холмс. Обнаружили около часа назад. Как только я получил это письмо с утренней почтой, тут же отправился по указанному адресу, прихватив полицейского сержанта и констебля. Мы нашли труп в точности там, где указано. Это не составило большого труда. Хотя там все заросло плющом, было заметно, что земля недавно вскопана. В том месте она была более рыхлой, чем вокруг.
– А тело?
– Ну, по правде говоря, это не тело а, скорее, скелет. Я послал за анатомом из местной лечебницы Святого Клемента, и тот уже произвел беглый осмотр. Он считает, что труп пролежал в земле не меньше года, а то и все полтора, поэтому от него мало что осталось, за исключением костей и обрывков одежды.
– Где тело находится сейчас?
– Все там же.
Лестрейд запнулся, облизал губы и добавил:
– Я не хотел, чтоб его увозили, пока вы не взглянете.
– Я? – отрывисто спросил Холмс, но я-то заметил, что он уже был готов сорваться с места.
Лестрейд неловко заерзал:
– Видите ли, мистер Холмс, в том доме одни французы, а я кроме «сильвупле» да «уи, уи» ничего и сказать не умею. Какое уж тут расследование!
– Сколько там человек? – перебил его Холмс.
– Всего четверо. Владелица дома мадам Монпенсье, ее компаньонка мадемуазель Бенуа. А еще семейная пара, мсье и мадам Доде. Жена – экономка и немного говорит по-английски; вроде она кузина мадам Монпенсье. Ее муж за всех разом: он и дворецкий, и работник, и что душе угодно; а по-нашему не кумекает. У меня такое чувство, будто они бедные родственники. Вот так-то, мистер Холмс. Я знаю, вы по-французски ловко объясняетесь[58]. Вот и подумал, что вы захотите помочь следствию…
– Разумеется, при условии, что мадам Монпенсье будет согласна, – с безразличным видом ответил Холмс, но я-то сразу понял, что он горит нетерпением принять этот вызов.
– Думаю, она согласится. Она уже немолода. Когда нашли тело, она была просто потрясена, знаете ли. Насколько я понял, она отрицает, что знала…
– Оставьте, Лестрейд, я сам с ней побеседую и все выясню.
– Так вы поможете? – просиял инспектор.
– Ни за что на свете такое не пропущу. Тут одни имена чего стоят.
– Имена? – переспросил Лестрейд. – Ну, я ведь сказал, они французы…
– Понятное дело. Но я имел в виду другое.
Мы с Лестрейдом обменялись озадаченными взглядами, недоумевая, о чем он толкует, но времени объясняться не было. Холмс сказал:
– А теперь, Уотсон, скорее одевайтесь и пойдемте!
– Я приехал в кэбе, – сообщил Лестрейд, пока мы в спешке собирались, – и, надеясь, что вы не откажетесь принять участие в расследовании, попросил кэбмена подождать у входа.
– Отлично! – заявил Холмс, хватая свою шляпу и устремляясь вниз по лестнице.
Вскоре мы втроем уже мчались в кэбе по направлению к Хэмпстеду.
По просьбе Холмса Лестрейд во время поездки не говорил об этом деле. Мой друг объяснил, что предпочитает сделать собственные выводы, когда увидит все своими глазами, и Лестрейд, видимо, был согласен с ним. Во всяком случае, инспектор не сказал ни слова о расследовании, лишь когда кэб прибыл на тихую зеленую улочку, объявил:
– Мы на месте, господа! Элмсхерст-авеню, дом номер семнадцать. Место преступления!
Мы очутились перед большим неказистым строением из темно-красного кирпича, с тяжелой шиферной кровлей, напоминавшей свинцово-серую крышку блюда, которой будто накрыли здание, чтобы запереть жильцов внутри. Со стен свисали гирлянды плюща, некоторые его побеги успели опутать окна, усиливая сходство дома с мрачной гробницей.
Вымощенная черно-белой плиткой дорожка, начинавшаяся за высокими железными воротами, вела к входной двери, но, к моему удивлению, инспектор Лестрейд сразу свернул направо и отправился в обход дома, к заднему двору, затем резко свернул влево, к высокой изгороди. Там, в нескольких ярдах от нас, у деревянной калитки стоял на часах констебль в форме.
Увидев нас, констебль отдал честь и, толкнув калитку, пропустил нас в находившийся за ней большой заросший сад. Большинство деревьев и кустов уже сбросили листья, их переплетающиеся голые ветви частично закрывали обзор. И все же сквозь эту естественную преграду можно было разглядеть, что в правой части сада была разворошена опавшая листва и вскопана земля. Место преступления охранял полицейский сержант, возле него стоял, опершись на лопату, констебль с покрасневшим от натуги лицом, рядом на ветке висела его форменная куртка. При нашем приближении оба вытянулись, сержант выступил вперед и отдал нам честь, готовый в случае необходимости рапортовать начальству.
