Восемнадцать месяцев вдали от его утомительной семьи не принесли Дэвиду эмоционального отдохновения. Странно, но здесь мысли о родственниках доставали его еще больше, чем когда он был дома. Он смог бы быстрее забыть о них, плотнее отгородиться от них, если бы они просто сидели в соседней комнате перед телевизором.
Что ж, скоро он снова увидит их. И Англию, по которой, неожиданно для себя, он скучал — потому что Америка не приняла его, не стала близкой, как он надеялся, да и он не до конца принял Америку.
Перспектива новой работы вызывала в нем и радостное возбуждение, и тревогу. Что, если он не справится? В ночных кошмарах ему снилось, что его недооценивают, явно или — что было еще хуже — неявно. Он боялся, что мир не сможет оценить его в полной мере. Именно это мешало ему, даже в данный момент, сесть и приступить наконец к роману. Потому что вдруг роман останется незамеченным, вдруг его исключительную важность не разглядят?
Но перед тем как вступить в новую должность, он сможет отдохнуть — съездить в Италию с этими крикливыми старухами из «Глоуба». На самом деле ему даже хотелось провести с ними недельку-другую, немного отвлечься и расслабиться. Он знал их всех уже много лет, так как тоже начинал на старой Флит-стрит, тоже прошел школу строкоотливных машин, крови, пота и алкоголя. Его тогдашний образ жизни теперь казался почти здоровым по сравнению с безумствами нынешнего времени: борьбой с пассивным курением, выпивкой в благоразумных пределах и подсчетом холестерина.
Дыхание Кристин становилось все быстрее. Было слышно, как она старается выплыть из глубин сна на поверхность сознания. Сейчас настанет подходящий момент сказать ей, пока он настроен против нее, что он исключает ее из своих планов.
Она ведь называла себя свободолюбивой, напомнит он ей. Она же не хотела связывать себя. Ей ведь требовалось время, чтобы побыть одной — теперь она сможет быть одна сколько угодно.
— Хм, — выдохнула она, наконец проснувшись. Потом: — Привет.
Он отвернулся от окна, потер замерзшее плечо, потом вдруг пожалел ее и решил отложить разговор. Он тоже сказал: «Привет», — и даже смог улыбнуться ей.
Глава четвертая
Разумеется, лето не могло продолжаться бесконечно или непрерывно. И вот к вечеру, как и обещала сгустившаяся атмосфера, на город обрушилась гроза. Глядя на то, как сквозь тучи прорвалась рваная линия молнии, Кейт решила, что слово «обрушиться» подходило как нельзя лучше. Все вокруг разваливалось на части.
Кейт ожесточенно потерла глаза. Казалось, что в них насыпали песка. Во рту был неприятный привкус, и вообще она чувствовала себя отвратительно. Причиной тому было вино за обедом, как она догадывалась. Вот что так подкосило ее. И с чувством мрачной неизбежности, решив, что лучше закончить то, что начато, Кейт откупорила бутылку «Фиту» и налила себе полный стакан.
Она уже ставила подсоленную воду на конфорку, а странные, похожие на летучих мышей образы все еще проносились в ее воображении. Как хорошо было бы прилечь в затемненной комнате, закрыть глаза и позволить дню закончиться без нее. Но нужно было готовить ужин. И, кроме того, если сейчас она заснет, то обязательно проснется ночью и до утра промучается бессонницей.
В саду в надвигающихся сумерках трепетали последние цветы магнолии, словно размахивали белыми платками в знак капитуляции. Пышные кусты то и дело сотрясала дрожь. Гортензии бились друг о друга как сумасшедшие. Дома на Брумфилд-роуд рекламировали свои кухни: один за другим вспыхивали флуоресцентные прямоугольники, разливая вокруг синий свет. В спальнях и гостиных загоралось более теплое, более заманчивое сияние.
Когда пришел Алекс, макароны уже набухали, размягчались, над ними вились липкие жгуты пара. Листья свежего базилика, нарезанные и сложенные на доске аккуратным холмиком, источали жгучий анисовый аромат.
— Вкусно пахнет, — сказал он расстроенной Кейт, налил себе вина и, прихлебывая с удовольствием, направился к плите, чтобы убавить газ под соусом. Его вмешательство было своевременным: обжигающая смесь уже начала приставать к металлическим стенкам кастрюли.
— Спагетти, — сообщила Кейт.
— А, здорово.
Она еще глотнула вина и добавила многозначительно:
— С помидорами и сыром рикотта.
Время от времени она вдруг решала, что то или иное блюдо было его любимым — на том лишь основании, что однажды он съедал целую тарелку этого блюда. По правде говоря, спагетти с таким соусом ему не очень нравились — на его вкус они получались слишком клейкими и тяжелыми для желудка, но с тех пор, как Кейт раздобыла где-то этот рецепт, они стали хитом на Лакспер-роуд. Однако сказать ей: «Вообще-то я терпеть не могу спагетти» — значило бы убить ее наповал. Он не должен был отказываться от еды, которую она ему предлагала, потому что это будет воспринято как отказ от ее любви. И Алекс видел перед собой два пути: или есть все, что она ставила перед ним, с видимым удовольствием, или уходить из дома и есть где-нибудь еще.
С годами он понял (хотя ни за что бы не признал этого вслух), что его мать была не лучшей поварихой в мире. Кейт была и слишком неловкой, и слишком нервной: она перебарщивала с приправами, добавляя «еще щепотку для вкуса», и никогда не знала заранее, что у нее получится из ингредиентов, которые она клала на сковородку.
Большинство своих предпочтений в смысле еды Алекс приобрел в раннем возрасте, когда все, что он ел, выходило из-под рук Кейт. И в возрасте двенадцати лет, будучи приглашенным в дом своего приятеля Пола Мэйзера, он был потрясен, узнав, что бекон не должен ломаться, когда его режут, и что печень обычно не подпрыгивает на тарелке, как мячик.
Но, с другой стороны, миссис Мэйзер была холодной, недружелюбной женщиной, которая за столом выдавливала из него еле слышные, неискренние слова благодарности. Она была так помешана на собственном величии, что никогда не позволила бы себе пробежать вверх или вниз по лестнице и не стала бы расхаживать по дому без тапочек, как Кейт. И позднее, взвесив все «за» и «против», мальчики пришли к выводу, что, невзирая на резиновую печенку и хрупкий бекон, Пол вытащил более короткую спичку.
— Как дела? — спросила Кейт Алекса.
— Нормально. Как всегда. А у тебя?
— Да так себе. — Она со стуком поставила стакан на буфет и, расслабив руки, помахала им вперед-назад. Ее лицо скривилось в язвительной гримасе. — Говорят, твой отец возвращается в Лондон.
— Ну и что? — пожал Алекс плечами. — Мне-то какое дело?
— Я подумала, что тебе это может быть интересно. — Кейт произнесла эту фразу с какой-то агрессивностью, почти зло.
— Мне не интересно. Ни в малейшей степени.
— Тогда ты остаешься в меньшинстве. Всех остальных эта новость, похоже, привела в страшное возбуждение.
— И кто же эти «все остальные»? А, Элли, кто же еще. Я совсем забыл, ты сегодня обедала с ней. Должно быть, у тебя уши до сих пор болят.
