— Да-да, — машинально повторила Ася.
— Я все сделаю. Все, что в моих силах, и даже больше. Только скажите!
— Спасибо, — ответила Ася. — Но мне сейчас ничего не нужно.
Сергей все не уходил. Стоял и смотрел на нее, словно чего-то ждал.
— Извините, Сережа, — сказала Ася, — я не приглашаю вас к себе. Я очень устала.
— Конечно, Асенька, конечно, — торопливо сказал он и посторонился.
Ася прошла к двери.
— Можно я вам позвоню? — услышала она за спиной голос Сергея, не оглядываясь, пожала плечами и скрылась в подъезде.
Скинув у двери ботинки и куртку, Ася прошла в кабинет, забралась на диван с ногами и сжалась в комочек. За окном смеркалось, в комнате царил полумрак. Контуры предметов терялись в темноте, на белых стенах плясали блики от уличных фонарей. Огромная пустая квартира — и никакой надежды… Может быть, Нинка приедет — она каждый день приезжает, заботится. С другой стороны, хорошо, что сейчас ее нет: Асе хотелось побыть одной. Ей нужно было подумать.
В том, как она приняла смерть Павла, была какая-то неправильность. То есть после того, как прошел первый шок, Ася вдруг странно успокоилась. Все суетились вокруг нее, оберегали, выводили из шока, а она смотрела на происходящее словно со стороны, словно ни к ней, ни к Павлику это все никакого отношения не имеет. Она не отупела от горя, как думала Нинка, она просто чувствовала себя какой-то замороженной. А теперь заморозка потихоньку отходила, и к Асе вернулась способность думать и анализировать. Больше всего в последние дни ей хотелось, чтоб ее оставили в покое, дали возможность побыть одной и хорошенько разобраться в себе и в обстановке.
Ведь она, лишившись любимого мужа, должна сходить с ума, — откуда же эта отстраненность? Откуда ощущение какого-то театра? Да, точно, театра, словно она (да и все вокруг) играют роли, играют очень хорошо, старательно. А потом пьеса закончится, занавес закроется, и раздираемые страстями герои превратятся в нормальных людей, которые поедут домой, сядут ужинать и смотреть телевизор, может быть даже поругаются с домашними из-за пустяков…
Что-то было не так. Что-то совсем не так, и ей обязательно надо понять, в чем неправильность. Ася, мысленно собравшись с силами, стала прокручивать в памяти все, что произошло в последние дни, словно отматывала назад киноленту, стараясь внимательно рассмотреть каждый кадр, каждую деталь.
Стоп! Вот… вот оно! Неужели?..
Нинка заявилась в полдвенадцатого, опять с ночевкой. Преувеличенно-бодрым голосом поинтересовалась, что Ася поделывала днем (словно не звонила ей раз тридцать), потом обследовала холодильник:
— Ты ела что-нибудь? Нет? Так и знала, сейчас будем ужинать! Я голодна, как кадавр.
Налила воду в кастрюлю, поставила на огонь. Единственное, что Нинка хорошо готовила, — это пельмени из пачки. Ася стояла в дверях кухни и наблюдала за ее действиями.
— Ребята хотят к тебе зайти, — сказала Нинка. — Я пообещала, может, на сорок дней. Если уж мы на девять дней никого не звали. Правильно?
— Сядь, — сказала Ася.
— Что?
— Сядь и выслушай меня спокойно.
Нинка слегка оторопела:
— Что-то еще случилось?
— Не знаю.
Ася села напротив Нинки, положив сцепленные в замок руки перед собой на стол. Сосредоточилась.
— Я хочу тебе кое-что сказать.
— Ну? — торопила подругу Нинка.
— Только ты выслушай спокойно, хорошо?
— Хорошо, — сказала Нинка. — А когда я тебя неспокойно слушала?
— И, пожалуйста, не говори сразу, что я сошла с ума или что-нибудь выдумываю, — попросила Ася. — Постарайся вникнуть и разобраться.
— Ну говори уже, говори, к чему такое предисловие!
— Мы похоронили не Павлика, — тихо, но четко, глядя Нинке прямо в глаза, сказала Ася.
— Ася! — Голос Нинки сорвался на плач. — Ну не надо, пожалуйста!
— Говорю тебе — это был не Павлик. Если, конечно, в гробу лежал тот, что был в подъезде.
Нинка хлопала глазами:
— Ты что!
— Говорю тебе — нет! — сказала Ася. — Меня это все время мучило. Чувствую, что-то не так, а понять не могу.
— Что ты чувствуешь?
— Ты опять скажешь, что я сумасшедшая.
— Да не скажу я, не скажу! — Нинка вся дрожала.
— Я чувствую, что Павлик жив.
— Сумасшедшая, — вздохнула Нинка.
— Я не знаю как, но чувствую. Не могу объяснить. Мы с ним связаны как-то, я бы знала, если бы с ним действительно случилось несчастье.
— Асенька, милая, — ласково сказала Нинка, — всякие там астральные нити, может, и существуют, не знаю, я в это не очень верю. Но против фактов же не попрешь… Тело все опознали, и ты сама подтвердила, что… Ой, ты что? — оборвала себя Нинка, заметив, как Ася побледнела. — Я не хотела напоминать. Вообще, давай прекратим этот разговор, зачем ты себя терзаешь!
— Нет, не прекратим, — заявила Ася. — Мне нужно с тобой этим поделиться, иначе я действительно с ума сойду. Только выслушай спокойно, хорошо?
— Хорошо, — согласилась Нинка.
— И не перебивай.
Ася встала, прошлась по кухне, снова собираясь с мыслями, потом остановилась перед подругой. Та внимательно смотрела на нее.
— Ты можешь не верить в существование астральной связи, в мои предчувствия — ради бога. Если бы были только предчувствия, я, может быть, об этом бы и не заговорила. Но есть еще кое-что. Рука.
— Какая рука? — испуганно прошептала Нинка.
— Подожди, ты же обещала не перебивать. Значит, рука. Шрам на руке. У Павлика на правом запястье был довольно заметный шрам. Небольшой, сантиметра два. А у того, которого убили в подъезде, никакого шрама не было. Рука откинулась, рукав чуть-чуть задрался, открыв как раз это место.
— И ты вот так сразу увидела и запомнила? — Не перебивать — это было выше Нинкиных сил.
— Увидела сразу, а вспомнила только потом. Странно, у меня вся картина в голове словно сфотографировалась, а проявилась не сразу, только после похорон.
— Может, ты просто этот шрам не заметила?
Ася упрямо помотала головой:
— Нет, его точно не было. И еще есть кое-что. Рубашка.
— Что, рубашка не та?
— Нет, как раз та. Это точно любимая рубашка Павла, ему ее на заказ шили, он мне говорил. Но тому, кто лежал в подъезде, рубашка была явно велика. Шея в воротнике болталась.
Нинка внимательно слушала подругу.
— Так. Еще?
— Форма головы немного другая. У… — Ася хотела сказать «убитого», но запнулась, — у лежавшего череп был какой-то квадратный. В общем, у Павлика голова не такая.
