Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
– Ну это-то ты должна знать! Как таких простых вещей в одиннадцать лет не знать! – поражалась Ненашева.
Лопатин слушал, тяжело вздыхал, закатывал к небу глаза, но всё-таки ходил за подругами, как хвост. Зимой они все вместе отправлялись на каток, летом – купаться на пруды. И лишь однажды, когда Ненашева заболела ангиной, оставшись наедине с Авророй, Вадик вдруг остановился у школьной чугунной ограды и сказал, не помня себя:
– Гаврик, я тебя люблю!
– Чего? – не поняла Аврора.
– Люблю я тебя, вот чего! – с какой-то болью воскликнул Лопатин. – А ты думаешь, почему я повсюду за вами таскаюсь?! Из-за этой дуры – Ненашевой, что ли?
– Но Ирка совсем не дура... – растерянно пробормотала Аврора и тут же спросила просто и открыто: – Вадь, за что меня любить-то? Я же страшная!
– Не страшная, – твёрдо ответил Вадик и добавил: – Это ты так о себе думаешь, вот и всё, – и он, бросив ранцы на осеннюю листву, неумело поцеловал её в щёку, как, быть может, целовал родную мать перед сном.
– Ой! – взвизгнула от неожиданности Аврора, а Лопатин, дабы скрыть сомнение, пригласил её в кино.
Так начался первый – самый чистый и светлый роман в жизни Авроры.
Что скрывать, нашей героине действительно до семнадцати лет не нравилась своя внешность. Она считала себя страшной и порой даже ненавидела. Если в детстве Аврора, выставив ручку и задрав до локтя рукав, указывала на буйно растущие волосы и с гордостью заявляла: «Как у папы!», то теперь она стеснялась этого. Она не любила своей слишком густой шевелюры, которую прежде по выходным отцу даже приходилось выстригать, своих длинных рук, тонких ног; собственные глаза ей казались слишком большими, как, впрочем, нос и губы...
– Уродина какая-то! – восклицала она, рассматривая себя в зеркале.
Да ещё все знакомые Зинаиды Матвеевны считали своим долгом «проехаться» по внешности дочери:
– Зин! И какая Арка у тебя нескладная!
– На Гаврилова похожа!
– И глаза такие же! – говорили доброжелатели. Уже тогда внешность Авроры раздражала, попросту не давала спокойно жить окружающим – что-то было не так в этом ребёнке, но вот что именно – никто не мог понять. Может, избыточная яркость и контрастность в ещё несформировавшейся девочке, как некое предчувствие того, что всё это разовьётся в совершенную, ни на что и ни на кого не похожую красоту, так травмировало их? И это осталось навсегда – какая-нибудь бесформенная бабища весом в центнер считала своим долгом сказать нашей героине:
– Что-то ты поправилась! И выглядишь как-то... погано. Тебе нужно срочно похудеть и сделать стрижку.
После чего Аврора Владимировна тут же садилась на строгую диету.
И почему, почему люди никогда не хотят посмотреть на себя, прежде чем делать подобные замечания? Или они действительно себя не видят со стороны? Или дело тут совсем в другом – может, по их мнению, по-настоящему интересный человек обязан оставаться красивым и нет тут ему ни в чём скидок и поблажек. «Я-то что? Что с меня взять! Но при таких данных, как у Арки, нельзя распускать себя! Просто преступление с её-то внешностью прибавить килограмм веса или выйти на улицу со слабо прикрепленной к пальто пуговицей!» – может, именно так думают эти люди, позволяющие себе всё, что угодно (к примеру, съесть торт за один присест в двенадцать часов ночи или выскочить в магазин в домашних тапках и засаленном халате), и не дающие спуску другим?
Что касается характера нашей героини, то, естественно, она не могла не перенять наследственную вспыльчивость отца, его острый язык и склонность к мелким шалостям, но все эти качества проявились в Авроре лишь в юности – пока же они, спрятанные глубоко в её подсознании, спали младенческим сном. Пока на её нрав влияло лишь воспитание строгой матери, открыто выражающей свою какую-то (тут автор согласен с Владимиром Ивановичем) безумную любовь к сыну и полное спокойствие чувств по отношению к дочери. Этот дефицит материнской любви, несомненно, наложил отпечаток как на поведение Авроры в будущем, так и на её характер. Тут перед нами предстаёт робкая девушка, стеснительная, молчаливая, закомплексованная, не уверенная в себе, подавленная старшим братом.
Когда Геня явился из армии, он сказал, увидев сестру:
– Арка! Какая ж ты страшная стала!
И всю ту ненависть, несмотря на двенадцатилетнюю разницу в возрасте, всю ревность, злость, неприязнь к «Мефистофелю» – Владимиру Ивановичу он стал вымещать на сестре, увидев в ней явственные черты подонка Гаврилова.
– Ну что, защитника-то нет больше? – усмехался он, закрывая Аврору перед школой в ванной. Он уходил на учёбу в железнодорожное училище, а она ревела над раковиной.
Геня получал особое удовольствие, когда бил сестру по голове чем-то тяжёлым – видимо, изо всех сил пытался выбить ей мозги, чтоб та на всю жизнь осталась дурочкой.
А что ж Зинаида Матвеевна? – справедливо спросит читатель. Куда она-то смотрела?
Она смотрела исключительно на сына, иногда косилась в сторону бывшего мужа и всегда закрывала глаза на дочь. Когда Авроре исполнилось тридцать пять лет, мамаша вдруг удивлённо воскликнула:
– Аврорка! А у тебя и впрямь глаза-то карие! Мне говорили, а я не верила, думала голубые!
Что к этому добавить? Никто не говорит, допустимо, конечно, перепутать цвет глаз человека, но человека постороннего, малознакомого. Не знать, какого цвета глаза у родной дочери, это уж, согласитесь, слишком.
В те минуты, когда Геня от души дубасил сестру книгой по голове, Гаврилова, как обычно, сидя за столом, не отводя глаз от счёт, щёлкая костяшками, укоризненно говорила:
– Аврорка! Не лезь к брату! Не мешай ему заниматься! – на что брат заливался гомерическим хохотом. Тем дело и кончалось – Аврора не имела привычки жаловаться и плакала лишь в исключительных случаях.
Тут нельзя не упомянуть одного очень важного момента не только в жизни нашей героини, но и вообще всей слабой половины человечества – о превращении девочки в девушку.
Это произошло хмурым, ненастным днём конца сентября, когда северный ветер, разбушевавшись, срывал жёлто-красные мокрые листья, яростно разбрасывая их по всему городу. Авроре тогда было двенадцать с половиной. Всё утро у неё разламывалась спина, болели голова и живот. Никогда такого не было – никогда так не болел живот, никогда не жаловалась она на спину. Всё было как-то странно, слишком уж странно! Придя домой из школы, она увидела нечто, что не просто испугало её, а повергло в ужас и отчаяние.
– Кровь! У меня кровь! – прошептала Аврора и поняла, что, может быть, сегодня к вечеру, ну, в крайнем случае, к завтрашнему утру она истечёт кровью и умрёт, как баба Дуся.
Всю ночь она не спала, ворочаясь с боку на бок, ожидая уже со смирением появления тётки с косой, но та что-то не торопилась: на следующее утро с белым, как яичная скорлупа, лицом Аврора, живая и относительно здоровая, отправилась в школу. Она, к собственному удивлению, не отошла в мир иной и на следующий день, и через день... (Конечно, появились некоторые неудобства, но она решала их с помощью широкого, сложенного в несколько раз бинта.) И тогда наша героиня приготовилась к страшным мучениям – она поняла, что у неё не что иное, как рак, а значит, боль неминуема. И её можно понять. «Отчего может три дня идти кровь? Только от самого страшного заболевания. А самая страшная болезнь на земле – это рак. Вон как мучается Милочкин отец из-за рака пищевода!» – так размышляла Аврора.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
