– Но, может, ты устала перечитывать то, что уже не раз читала? – спрашивает он. – Может, не прочь переключиться на что-нибудь еще?
Меня берет злость. Такое чувство, что Гарольд окольными путями узнал, когда у Джошуа заканчивается перерыв, и задался целью занимать меня пустой болтовней все это время. Перечитывать то, что уже не раз читала! Он не случайно говорит столь обобщенно – имена моих любимых писателей не помещаются в его набитой коммерческими знаниями голове, хоть я сотню раз пыталась ввести его в миры Ремарка, Цвейга, Драйзера.
– Так посмотреть что-нибудь для тебя? – спрашивает Гарольд столь невинным тоном, будто не помнит, что у меня встреча, и не подозревает, что его навязчивость выводит меня из себя.
– Нет, – твердо, даже жестковато отвечаю я.
– А… – начинает он, но я резко его прерываю:
– Гарольд! Прости, но я не могу сейчас так долго с тобой разговаривать. Мне ничего не нужно, обо всем остальном побеседуем позже.
– Ты на переговорах? – спрашивает он.
– Нет.
– Чем же тогда столь важным ты занята, что не можешь оторваться даже на несколько минут?
– Я тебе говорила. – С трудом сдерживаюсь, чтобы не перейти на более грубый тон.
Джошуа, очевидно догадываясь, что происходит, смотрит на трубку в моей руке с некоторым пренебрежением, что меня злит и вместе с тем почему-то немного радует. Я уже совсем не понимаю, что мне нужно, за что стоит держаться в жизни и к чему стремиться.
– Ах да! – притворяясь забывчивым, восклицает Гарольд. – У тебя встреча с этим твоим… ну, вчерашним.
Бросаю беглый взгляд на Джошуа, опять прикидывая, не слышны ли ему слова Гарольда, и молюсь, чтобы Гарольд не пустился его обзывать.
– Точно-точно! – продолжает тот. – А я за делами как-то подзабыл. Что ж, простите меня, дурака! Лезу, предлагаю свои услуги, когда вам совсем не до меня!
– Гарольд, поговорим потом, – произношу я, как могу спокойно, раздумывая, почему ревность бойфренда ни капельки меня не радует.
– Конечно-конечно! – с наигранной готовностью отвечает он.
– Гарольд! – более громко повторяю я, удивляясь, что в состоянии столь категорично разговаривать с ним.
Он чувствует угрозу и меняет тактику.
– Да, прости. Прости, я не имею права. Ты ведь просто сидишь с ним в кафе, беседуешь, может даже о работе. Между вами ничего такого, ты объясняла. – Он как будто занимается вслух самовнушением. – Прости, милая, я дурак.
В эту минуту я с великим удовольствием бы ему поддакнула, хоть никогда прежде не позволяла себе обзывать его даже в мыслях.
– Увидимся после, – говорю я, уже готовясь нажать на красную кнопочку.
– Я заеду за тобой около четырех, – торопливо, чтобы успеть, произносит Гарольд.
– Угу.
– Будь готова!
У меня возникает чувство, что, если я сейчас же не прекращу эту тягомотину, Гарольд до бесконечности будет продлевать болтовню.
– Хорошо, пока. – Прерываю связь и шумно вздыхаю.
10
Джошуа смотрит на меня изучающе и явно желает выразить всем своим видом то ли неодобрение, то ли упрек, то ли удивление.
– Волнуется? – спрашивает он, кивая на трубку, которую я положила на стол.
– Да, – отвечаю я, напуская на себя беспечный вид. – Заказал билеты, боится, как бы я не замешкалась.
– Я не о том, – говорит Джошуа, не сводя с меня внимательно-грустного взгляда. – И ты прекрасно это понимаешь.
– О чем же? – спрашиваю я, чувствуя, что пытаться изображать не то, что ощущаешь, перед Джошуа – мучительный и напрасный труд.
– О том, что твоего Гарольда тревожит наша встреча, – спокойно поясняет он. – О том, что отнюдь не без причины твой любезный друг столь старательно тянул резину.
Пожимаю плечами.
– Что ты выдумываешь? – Не понимаю, зачем я снова играю роль счастливой невесты, которая отобрала у разлучницы жениха и полагает, будто мечтать больше не о чем. Почему не попыталась вернуться к тому, на чем нас прервал Гарольдов звонок. Джошуа хотел в чем-то признаться – теперь я никогда не узнаю в чем. Впрочем, та пора, когда мы могли стать самыми близкими в мире людьми, о которой он вспоминает с такой обидой, давно в прошлом. Времени не повернуть вспять, сделай хоть тысячу запоздалых признаний. А с Гарольдом, как бы ни было тошно и трудно теперь, надо так или иначе налаживать отношения и идти в будущее. Кэт права: ни один в мире роман не обходится без сложностей и разочарований. Если не умеешь прощать, надо этому научиться, не то в какой-то момент оступишься сама и тоже не получишь прощения. Смотрю на часы, придумывая, под каким бы предлогом теперь же уйти.
– Ничего я не выдумываю, – негромко, но уверенно говорит Джошуа. – Твой Гарольд не на шутку обеспокоен, и не напрасно.
Его слова меня заинтриговывают.
– Почему же не напрасно?
– Потому что почувствовал, что, хоть между нами правда ничего нет, во всяком случае теперь, но связь все же есть, она видна даже со стороны.
У меня вспыхивают щеки. Если честно, я прекрасно знаю, что он прав, но не желаю задумываться об этом, чтобы не очутиться в совершенном тупике.
– Ты что, все слышал?
– Твой Гарольд не пытался говорить тише, – замечает Джошуа. – Скорее наоборот.
Мне действует на нервы то, как он все время говорит «твой Гарольд», но если я возмущусь, примет это за намек. В какое-то мгновение меня охватывает неукротимое и неожиданное желание заявить прямо: вовсе он не мой, но я, пугаясь, прогоняю бунтарский порыв и уверяю себя в том, что эти странности временны.
– Мы можем прикинуться, что нас никогда ничего не объединяло и не связывает теперь, – говорит Джошуа. – Не одним нам приходится поступать именно так. Но не станем ли потом себя корить?
У меня внутри что-то замирает, и я отчетливо представляю себе, как буду терзаться, когда приеду с Гарольдом домой и стану пытаться жить, как жила прежде. Хотя терзаний не избежать в любом случае, ведь к прошлому больше не вернешься, а из настоящего и будущего не выбросишь разочарование и боль.
Джошуа долго молчит. Может, ждет ответа? А я и не собираюсь отвечать – в голове полный хаос.
– Хочешь, я честно скажу, какое у меня сложилось мнение о твоем Гарольде? – вдруг спрашивает он.
Криво улыбаюсь, не совсем понимая, нужно мне это или нет.
– Ты его совсем не знаешь, чтобы судить. К тому же видел его лишь во взвинченном состоянии, а в подобные минуты человек сам на себя не похож.
– А по-моему, лишь в такие минуты проявляется истинная суть, – возражает Джошуа. – Когда все мирно и тихо идет своим чередом, люди могут взвешивать любой свой шаг и притворяются более добродушными и порядочными. В гневе же, в потрясении или в ярости только поистине сильные духом умеют сдерживать себя и поступать достойно.
