Такаси добрался до тропинки, проходящей мимо его дома. От дома она петляла и взбиралась на скалу. Картина, которую он обычно наблюдал из окна своей комнаты, вдруг предстала перед его глазами, открытая всем ветрам. В небе плыли мрачные облака. В одном из домов, где ещё не включен свет, на втором этаже уже закрыты ставни. Чётко видна их деревянная обшивка. — Что-то сродни восхищению заставляло его оставаться на месте. Комната, в которой он жил, была рядом. Такаси смотрел на эту картину со свежим чувством, словно никогда не видел ее прежде.
Хотя свет ещё не включён, ставни с деревянной обшивкой, на втором этаже, уже закрыты. — Неожиданно Такаси понял, что одинок, и тоскует по дому.
Голоден. Нет крыши над головой для ночлега. День подходит к концу, а этот чужой город в чужой стране уже отверг его.
Сердце заволокло мрачными тучами: а не так ли всё на самом деле? Сомнительное и в то же время сладкое ощущение, будто это и вправду случилось с ним, было мучительным.
Отчего возникла подобная фантазия? Почему она так мучает и в то же время находит отклик в его сердце? Такаси казалось, что он смутно понимает причину.
Запах жареного мяса смешался с запахами вечерних заморозков. Прохожий, напоминавший плотника после трудового дня, торопливо поднимался по дороге. Когда они поравнялись, Такаси услышал его дыхание.
«Моя комната там», — подумал он и отыскал глазами своё окно. Окутанное ранними сумерками, оно казалось совершенно бессильным перед небытием, расползающимся, словно эфир, по этой картине.
«Комната, которую я люблю. Комната, в которой я живу. Там хранятся все вещи, которыми я обладаю, а возможно, и все мои каждодневные заботы. Кажется, стоит лишь подать голос, как призрак откроет окно и высунет голову наружу. Точно так же висящее на вешалке домашнее зимнее кимоно порой напоминает мне меня самого. Пристально вглядываясь в крыши и окна безразличных домов, я становлюсь посторонним прохожим. Наверняка именно так окружающее безразличие толкает человека на самоубийство. — Но я не могу безвольно следовать за своей недавней фантазией, куда бы она меня ни уводила.
Хорошо бы пораньше включили свет. Когда матовое стекло окна пропускает мягкий жёлтый свет лампы, то и в сердце прохожего возникает впечатление о домашнем уюте тех, кто живет в этой комнате. Тогда могут появиться и силы поверить в счастье».
Такаси шёл по дороге, как вдруг до него донёсся бой стенных часов «бом, бом…». «Какой странный звук», — подумал он и нетвердой походкой стал спускаться вниз по склону.
4
После того, как ветер сдул всю листву с деревьев и мостовых, его звуки изменились. С наступлением вечера асфальт начинал искриться от инея, словно разрисованный разноцветными карандашами. В один из таких вечеров Такаси, покинув свой тихий квартал, отправился на Гиндзу. Там уже шла бойкая рождественская и новогодняя торговля.
Почти все прохожие шли по тротуарам вместе с кем-то: будь то друзья, возлюбленные, семьи. Те, у кого не было компании, казалось, ждут назначенной встречи. И даже одиночным прохожим, несомненно, обладающим здоровьем и деньгами, эта кутерьма вряд ли причиняла неудобство.
— Для чего я прихожу на Гиндзу?
Такаси часто думал, что такие улицы не вызывают в нём ничего, кроме усталости. В такие моменты он всегда вспоминал лицо одной девочки, которую однажды увидел в трамвае.
Со смущенной улыбкой она стояла напротив Такаси, держась за поручень. Из ворота большого, словно с чужого плеча, зимнего кимоно торчала девичья шейка. Утонченная красота этой девочки с первого взгляда наводила на мысль о ее болезни. Белую как фарфор кожу покрывал чуть заметный тёмный пушок. Вокруг ноздрей засохла грязь.
«Наверно, сбежала из постели», — подумал Такаси, наблюдая за её улыбкой, которая словно рябь на воде то появлялась, то исчезала. Собираясь высморкаться, она лишь потёрла нос. И в этот момент залилась краской, словно огонь в печке.
Вспоминая свою усталость в тот день и растущее сочувствие к девочке, теперь и он сам оказался в похожей ситуации, не зная, как ему сплюнуть мокроту. Словно девушка из сказки братьев Гримм, которой стоило лишь открыть рот, как оттуда выпрыгивали лягушки.
Тут он увидел, как один прохожий отхаркался. Вслед за этим чьи-то дешёвые гэта приблизились к этому месту и растёрли мокроту по земле. Эти гэта не были обуты на ноги. Старик-продавец жестяных волчков, разложивший на краю дороги товар, рассердился, увидев мокроту возле своих циновок, и, взяв в руки гэта, растёр её.
Такаси оглянулся на прохожих, как бы спрашивая: не видел ли этого кто-нибудь ещё? Похоже, никто больше не обратил на это внимания. Старик сидел слишком близко к проходящим, чтобы попасть им на глаза. К тому же жестяные волчки, которые продавал старик, не пользовались спросом даже в провинциальных лавках. Такаси ещё ни разу не видел, чтобы кто-нибудь купил такую игрушку.
— Для чего я сюда пришёл?
Нужно купить кофе, масло, карандаш и ручку, — сказал он себе, наконец, найдя предлог. Иногда чувствуя, как в нём закипает гнев, он покупал дорогие специи из Франции. Иногда просиживал в ресторане на углу, пока с улицы не убирали все переносные лотки. Топили, играло фортепьянное трио, звенели рюмки, люди весело смеялись и перебрасывались взглядами, а по потолку вяло ползали зимние мухи. Смотря от скуки по сторонам, он заметил даже их.
— Для чего я сюда пришёл?
На улице сухой ветер уже разогнал прохожих. Какие-то афишки, которые раздавали прохожим ранним вечером, ветром смело в одну кучу, выплюнутая мокрота замерзла, словно оброненная пряжка гэта. Наступила ночь, ему пора было возвращаться домой.
— Для чего я сюда пришел?
Вероятно, это было всего лишь любопытство, доставшееся в наследство от его прошлой жизни. Больше никуда не пойду, — решил Такаси, чувствуя сильную усталость.
Такой ночи, как он переживал в своей комнате сегодня, наверное, не было ни вчера, ни позавчера и, вероятно, не будет завтра, она была длинной, как больничный коридор. Там в мёртвом воздухе остановилась его прежняя жизнь. Мысли — словно штукатурка, осыпавшаяся на книжные полки. Пыльная планисфера на стене выставлена на отметку 20 ноября, 3 часа утра. Когда ночью он шёл в уборную, из маленького окошка было видно, как изморозь, словно лунный свет, искрится на черепичной крыше. Лишь в этот момент на сердце стало тепло и светло.
Поднявшись с жесткой постели, он начинал день сразу же с его второй половины. Заходящее зимнее солнце, словно волшебный фонарь, проецирует картину за окном. И так каждый день. Удивительный солнечный свет давал ясно понять, что всё вокруг не более чем иллюзия, и духовная красота, окрасившая все вокруг, рождена именно этой иллюзией. Зацвела мушмула, вдали от солнечного света зрели плоды померанца. Морось, переходящая в град, стучала по крыше.
Град стучал по чёрным крышам, кубарем скатывался с них. Стук по оцинкованной жестью крыше. Шелест в листве аралии. Шорох, замирающий в сухой траве. И, наконец, доносится звук, напоминающий человеческий шёпот. Разрывая вуаль белых зимних сумерек, над крышами соседних усадеб раздались крики журавлей. Сердце Такаси переполнилось светлой радостью. Подойдя к окну, он думал о тех временах, когда ещё существовала утончённость. Однако Такаси никак не мог приложить ее к себе.
