Книга Двухместное купе - Владимир Кунин

Несколько человек, одинаково одетых в единую тюремную форму — недорогие джинсы и такие же рубашки с нашитыми на нагрудный карман номерами и фамилиями, ходили по кругу...

Кто-то покуривал у высокой стены...

Кто-то, сбиваясь в стайки, компанейски болтал о том о сем...

Вокруг одного, разрисованного татуировками от мочек ушей до ступней ног, стояла восхищенная компания — разглядывала синее тщедушное тело, покрытое замысловатой вязыо из драконов, голых девиц, молитвенных цитат, пальм, лиан, летающих птеродактилей и оскаленных клыков саблезубых тигров...

Медленно брели по кругу подследственный Алексей Самошников и полный человек лет сорока, который что-то безостановочно говорил Лешке, яростно жестикулируя, забегая вперед, чтобы заглянуть Лешке в глаза...

— Ты ж тупарь, Лешка!.. Ты же их в жопу должен целовать! — на чистом русском языке с явными одессизмами втолковывал он Лешке. — Я тебя умоляю! Возьми, к примеру, меня — Гришу Гаврилиди! Мне сорок один год, а я, как мальчик, сбежал из такой высокопоставленной туристической группы, чтобы только остаться здесь и никогда не возвращаться в свой вонючий Николаев! Ты знаешь, какие здесь законы?! Это ж можно обхохотаться! Клянусь мамой, если бы я в третий раз не попался на воровстве в магазине самообслуживания — я бы до сих пор был на свободе и еще кушал бы свой паек для политэмигрантов! Откуда я знал, что в обычной продовольственной лавке на потолке... Ты слышишь?.. На потолке понапиханы видеокамеры!.. Денег им девать некуда! Совсем оборзели...

— Так вы политический эмигрант? — удивился Лешка.

— Я тебя умоляю! — захохотал Гриша Гаврилиди. — Им так хочется — так я буду «политическим». Какая мне разница?! А что ты думаешь, я тебя агитирую задаром? А выкуси-ка!.. Я ж тебе — «подсадная утка»!

Конвойные на высокой стене посматривали вниз на прогуливающихся.

Неожиданно в стене отворилась неширокая дверь, оттуда вышел тюремный надзиратель и сказал по-немецки в мегафон:

— Прогулка закончена. Все по камерам.

Растатуированный натянул на себя рубашку. Все потянулись к дверям, на ходу бросая окурки в урну.

Надзиратель спокойно пересчитывал заключенных......

Потом их вели по чистеньким тюремным коридорам.

На ходу Гриша Гаврилиди говорил, не умолкая ни на секунду:

— Мне так и сказали — если я тебя убедю согласиться с ихними требованиями, таки меня тоже выпустят... Ну так слушай сюда... Люди под Берлинской стеной подкопы по триста метров роют — только бы попасть в Западную Германию! А ты кобенишься...

Они шли мимо запертых дверей нескончаемых камер.

Время от времени надзиратели открывали эти двери, возвращали заключенных в камеры и тщательно запирали их там.

— Тебе предлагают попросить политического убежища... — успел проговорить Гриша...

...но надзиратель остановил его и Лешку.

Открыл камеру, впустил туда Лешку и Гришу и запер их снаружи.

Больничная благостность западногерманской тюремной камеры не нарушалась даже наличием унитаза. Унитаз был стыдливо отгорожен намертво привинченной непрозрачной ширмой из толстого матового бронебойного стекла.

— Так шо я говорю... Тебе, можно сказать, предлагают выиграть в «лотерею жизни», а ты выгибаешься, как Конёк-Горбунёк!.. Шо ты там забыл, в этом Советском Союзе?! Такой случай, как у тебя, — раз на мильён!..

Лешка молча улегся на чистенькую коечку, уставился в потолок.

Но Гриша не умолкал:

— Один халамендрик — немец, между прочим!.. — даже подводную лодку для всей семьи построил, шобы только Шпрее переплыть! Речка такая у них в Берлине. Обживешься, подзаработаешь. Ты ж артист, Леха! Не дури. Это я тебе говорю!.. Що-то же переменится... Не может же быть так вечно, правильно? Всякие там стенки-шменки между людями... И пожалуйста, Леха, когда тебя вызовут на очередной допрос...

Лежит Лешка на своей тюремной коечке, смотрит в белый потолок.

Молчит...

Гриша еще что-то говорит и говорит, но слова его для Лешки уже сливаются в один неясный надоедливый гул, и Лешка совсем перестает его слышать...