— Я бы на вашем месте спал спокойно, — откликнулся Холленд.
Едва мужчины вышли, Эллен решила «затеряться», ежели такое вообще возможно, не в прямолинейных формациях вдоль реки, а среди куп растрепанных малли ниже усадьбы, за защитной лесополосой. Повинуясь минутному капризу, она надела светло-красные туфли на довольно высоких каблучках, купленные некогда в Сиднее. В таких туфельках сделаешь шаг-другой по ковровой дорожке — и то много. Эллен носила их лишь у себя в спальне. А теперь вот, ступая по растрескавшейся земле между деревьев, обогнула громадный муравейник и, чуть балансируя на острых каблучках, что пронзали кору и мусор, с наслаждением картинно растопыривала локти. Непрактичность туфелек радовала девушку: мысли возвращались к лодыжкам из тех пределов, где каким-то образом отражали ее чувства в общем и целом — ощущение как свободы, так и подчеркнутой уязвимости.
Эллен по-прежнему позволяла своему телу изгибаться и раскачиваться как вздумается, рисуя себя в воображении, как вдруг увидела его — давешнего незнакомца.
— Ты подглядывал!
Сняв туфельки, она засунула их под мышку.
— Правда, подглядывал?
— Надень их, — промолвил он. И нахмурился при виде туфелек.
Разве можно перед ним так выставляться? — И ведь он же непременно попытается поддержать ее, по крайней мере взглядом. Интересно, что он вообще здесь делает. На кандидата в женихи он абсолютно не похож — ну, ничуточки! Куда бы она ни пошла, появлялся и он — и всегда рядом с деревом.
Должно быть, и впрямь следит за нею. Незнакомец покачал головой.
— Вовсе не обязательно, — отозвался он.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Эллен, заметив, как тот бледен.
Любой из женихов, прошедший предварительный отбор у отца, к тому времени, сосредоточенно сведя брови, уже выпалил бы название дерева, под которым уселся на корточках: крючковатый малли (он же — эвкалипт пустынный, Е.desertorum).
А незнакомец на какое-то время словно воды в рот набрал.
— Есть предложение. — Он расчистил местечко на расстоянии вытянутой руки. — Дай ногам отдохнуть.
Эллен глядела вниз — и видела его шею: не всю, но частично.
— Хотя вообще-то можешь и постоять, если угодно. Я тебе вот что расскажу… хочешь верь, хочешь нет, но это — констатация факта… Ну, хоть туфли-то поставь на землю или давай их сюда!.. В Ливане у самой кромки пустыни есть одно такое место, Долина Святых называется. Говорят, некогда там жили трое праведников, совершавших настоящие чудеса.
Ага, села наконец! Вот и славно.
Первый святой умел исцелять разные недуги, такие, как, скажем, ревматизм; второй, по слухам, воскрешал мертвых, а третий — о нем-то и пойдет речь — не раз и не два помогал бесплодным женщинам родить дитя. К нему приходили чаще, чем к остальным двум вместе взятым.
— Пустыни, — продолжал незнакомец как ни в чем не бывало, так, словно немало по ним постранствовал, — это места сверхъестественной чистоты. Говорят, в пустыне человек обретает кристальную ясность.
Если чужак и впрямь скитался в дальних краях, а теперь вот добрался и сюда, ей, Эллен, он понравится еще больше — во всяком случае, так ей казалось. Девушку интересовало в нем все: как он ведет себя, что говорит, — и в то же время она не знала, что и думать. Как всегда, он казался таким близким — и далеким. Этот человек был искренне убежден: его байки ей интересны. Несколько раз, искоса поглядывая на него, Эллен ловила гостя на том, что он смотрит в сторону.
А он между тем продолжал:
— К святому пришла некая женщина — издалека, через всю пустыню. Больше всего на свете ей хотелось ребенка, но родить она никак не могла. Совсем бедная, чтобы сберечь подошвы, она шла босиком, а башмаки несла в руке. Вернулась домой — и года не прошло, как у нее родился сын. И женщина вновь пустилась в путь, босиком, через пустыню: понесла ребенка к святому, чтобы тот окрестил младенца. Однако в дороге младенец умер. Бредя по песку, женщина почувствовала, как крохотное тельце холодеет в ее руках. Это в Ливане было.
В наступившей тишине на Эллен нахлынули образы: панорама пустыни, одинокая, закутанная в шаль фигурка, волоча ноги, бредет по песку. Вопросы? Да какие уж тут вопросы! Девушка обернулась к рассказчику. Откинувшись назад, опираясь на локти и задрав колени, тот глядел прямо перед собою, на соседнее дерево.
— Где ты такое слышал?
— Это легенда пустыни. Сдается мне, таких еще много есть. Должно быть, совсем древняя.
Не успела девушка спросить: «Ну а мне-то ты зачем ее рассказал?», как незнакомец сощурился под стать майору Лоренсу из фильма.
— Если только я не ошибаюсь — а тогда поправь меня! — разве вот это — не боранапский малли?
И в то время как перед мысленным взором Эллен все еще стояла бедная женщина с пустыми руками, чужак (хотя уже и не вполне чужой) задумался на мгновение — и хрупкое деревце с розовато-серым стволом подсказало ему новую историю, и опять про пустыню, хотя и совсем другую. На грунтовке к югу от Дарвина, сообщил молодой человек, стоит мотель с бензоколонками «Шелл». Пекло там по-страшному; но по сей день помню странную натянутость, что ощущалась в отношениях между латышом, владельцем мотеля, и пухленькой толстушкой, что кормила заезжих путешественников в кафе, в том числе и завтраком. На ней еще шарфик был, на затылке стянутый в узел. У латыша были маленькие глазки, гладкий лоб и коротко подстриженные волосы. С утра он первым делом откупоривал бутылку пива — и весь день не просыхал. Снаружи громоздилась целая гора пустых бутылок. Я своими глазами видел, как туристы всем автобусом в очередь выстраивались, чтобы эту гору сфотографировать. А еще там клушки были и несколько коз на длинной цепочной привязи. И русский белоэмигрант — он жил на задворках в автоприцепе с кондиционером.
Рассказчик глянул на Эллен и многозначительно кивнул — или ей показалось?
Вообще-то русский белоэмигрант приходился толстушке мужем, однако молодой латыш давно уже занял его место, но мужу позволил, так уж и быть, остаться в автоприцепе, где тот, поговаривали, в свободное время рисовал заснеженные пейзажи на яйцах страусов эму. А я уже упоминал, что женщина была пухленькая, добродушная неряха? Русский белоэмигрант был готов вкалывать в гараже за бесплатно, лишь бы не расставаться с женой. И с латышом он вел себя сдержанно только ради нее: жена все-таки! Случалось, что поутру она выходила с распухшим, покрытым синяками лицом. Я даже имя мужа могу назвать: Турчанинов.
Это крохотное поселение, состоящее из двух мужчин и одной женщины, находилось у черта на рогах: во все стороны до самого горизонта расстилались бескрайние пространства красной земли. Воду там брали из скважины, прорытой лет этак сто назад и обсаженной железнокорами.
Как-то раз февральским утром латыш пожаловался на нестерпимую головную боль. К вечеру он уже горел в жару. На следующий день он и слова вымолвить не мог — просто метался по постели. Пот лил с него градом. Бедняга бормотал что-то невнятное; даже женщина, тоже латышка по происхождению, не знала таких слов.
