– Сдурела? – он потер пальцем лоб. Георгий всегда так делал, когда злился. Животные подают сигналы, свидетельствующие об агрессивном настроении, и вот он – тоже.
Но я сигнал проигнорировала, о чем потом жалела не раз. Хотя думаю, все равно на том этапе у меня уже не было шансов все исправить. Максимум, на что можно было рассчитывать, – это продление агонии наших, давно не существующих отношений.
– Ты работаешь в модном клубе, может быть, мне тоже было бы интересно туда попасть. Хоть раз, – я неслась без тормозов по бездорожью, – или я рылом не вышла, чтобы в ваш клуб ходить?!
– Алиса, – с нарочитым спокойствием сказал он, – ты сама знаешь, что этот клуб – не для таких как ты.
– А для каких?! – в сердцах я запустила журналом в противоположный угол комнаты.
Угодила аккурат в фарфоровую напольную вазу, якобы китайскую антикварную (на самом деле лютая подделка, но Георгий ею отчего-то дорожил). Чинно качнувшись из стороны в сторону, ваза завалилась на бок и раскололась на две части.
– Ну, хватит! Это уже перебор, – решил Георгий, – Алиса, я ухожу. От тебя.
– Хочешь сказать, что решил это только сейчас?
И тогда он выложил мне все. Спокойно и беспристрастно – как на допросе.
Да, ему давно нравится Алена. С тех самых пор, как она два месяца назад устроилась работать в клуб. Да, он всегда был неравнодушен к дорого и со вкусом одетым блондинкам, которые умеют рассуждать не только о преимуществах шопинга в Милане. («Ты знаешь, что у нее MBA?!» – спросил он, как будто бы ожидал от меня искреннего восхищения.) Да, сначала он держался, пытался играть в благородство, тем более что у Алены был гражданский муж. А потом они расстались, и благородство Георгия мгновенно сошло на нет.
Да, они были близки. Это началось неделю назад, когда Алена зашла в его кабинет в неурочное время. И продолжается каждую ночь. А если быть более точным – несколько раз за ночь. То есть каждый раз, когда им удается хоть на десять минут остаться одним.
Он даже безжалостно рассекретил географию своих похождений – оказывается, «счастливые влюбленные» успели отметиться не только в кабинете, но и в сортире, и в гардеробе, и даже в будке ди-джея.
Закончилась исповедь так:
– Кажется, я влюбился. Алиса, прости.
Вот так просто и бесхитростно.
Вчера мы ссорились из-за того, кому достанется больший кусок одеяла, а сегодня – Алиса, прости.
– Если бы мы жили в съемной квартире, я бы ушел, – кашлянув сказал он, пока я пыталась осознать свалившуюся на меня информацию, – а так… Вот как мы поступим. Я не приду домой три дня. Этого тебе хватит, чтобы спокойно собраться и съехать, да? Если надо больше, я подожду.
Я уныло кивнула, чувствуя себя как никогда опустошенной. Потом, через несколько часов, я буду громко рыдать и в сердцах швырять в стену кофейный сервиз. Кусать подушку, маникюрными ножницами резать на части его дизайнерские рубашки, проклинать всех подряд, начиная с роковой Блондинки и заканчивая самой собою. Я даже вывихну палец ноги, пытаясь отфутболить из одного угла комнаты в другой его любимый саквояж Lois Vuitton. Но в тот момент мне словно ватную шапку на голову нахлобучили. Я спокойно смотрела, как мой любимый мужчина наспех складывает в спортивную сумку вещи, и даже сказать ничего не могла.
На пороге он обернулся и предпринял попытку одобряюще улыбнуться.
– Алиса, я вот что хотел сказать… Спасибо тебе.
Я удивленно на него посмотрела.
– Все равно мы бы расстались. Но сам бы я не смог. Во всяком случае, не так сразу. Пройдет время, и ты сама скажешь мне спасибо.
– Могу и сейчас сказать, – пересохшими губами усмехнулась я, – спасибо.
– Нет, ты не понимаешь, – Георгий нахмурился и перевесил сумку на другое плечо, – мы ведь совсем друг другу не подходим. Ты посмотри на себя. Ты ходишь в дешевую районную парикмахерскую, покупаешь рыночные майки, у тебя под ногтями грязь. И эти твои ужасные ботинки… Алиса, прости меня. Случилось то, что должно было случиться давно.
– Вали, – вяло поторопила его я.
И Георгий ушел, деликатно хлопнув дверью.
А я осталась одна со своими рыночными майками, грязными ногтями и мозговыми тараканами. И в тот момент мне казалось, что в моей жизни больше не случится ничего хорошего – никогда.
Лирическое отступление № 3
ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ЖЕНЩИНА-ЗМЕЯ В ЖЕНЩИНУ-СОВУ ПРЕВРАТИЛАСЬ
Говорят, миниатюрные женщины не стареют.
Нет, не так: просто старость в миниатюре не выглядит отвратительной. Даже поговорка есть обидная: маленькая собачка до смерти щенок. Народная, блин, мудрость.
Ерунда это все. Полное фуфло.
Так думала Евгения, стоя перед зеркалом и рассматривая, как жестоко поглумилось время над ее некогда миловидным лицом. В юности она была фарфоровой куколкой с нежными веснушками на щеках и талией пятьдесят сантиметров в обхвате. С возрастом изящная миниатюрность усохла, уступив место неаппетитной угловатости.
Ее тело все еще было в хорошей форме. Самые неприятные изменения произошли с лицом. Вдруг выяснилось, что детские черты – наивно распахнутые голубые глаза, крошечная кнопка носа, удивленно приоткрытые губки-бантики – выглядят нелепо на стареющем лице. Все то, чем она гордилась, что так нравилось ее мужчинам, обернулось против нее.
А ведь было Евгении всего сорок лет. В этом возрасте другие красавицы все еще нежатся в лучах абсолютного женского превосходства. Она же смотрелась состарившейся девочкой – будто бы не было в ее жизни ядреного сока спелой молодости, а сразу после белоносочного детства пришло время неумолимого усыхания.
Всю сознательную жизнь Евгения проработала в цирке. До самой пенсии, которая к представителям ее профессии приходит рано, в тридцать пять лет. У нее был редкий талант – врожденная гуттаперчивость. С детства она умела буквально узлом завязываться.
Сначала ее номер назывался «девочка-змея», потом, когда ей исполнилось двадцать семь, «женщина-змея». В принципе до самой пенсии она вполне могла оставаться в амплуа девочки – хрупкая фигурка с узкими плечами и мальчишескими бедрами да рост метр сорок семь позволяли, – но она сама настояла на переименовании. Как будто признание посторонними ее женской сущности могло хоть что-то в ее судьбе изменить.
Евгения на жизнь не жаловалась. Труппа гастролировала и по стране, и по всей Европе. Ее номер был достаточно эффектным для того, чтобы выступать на многочисленных общественных праздниках. К тому же иногда она снисходила до частных вечеринок. Не очень-то это приятно – извиваться перед уткнувшимися в тарелки пьяноватыми корпоративными сотрудниками. Но уж больно хорошо платили – грех отказываться. Иногда на этих вечеринках Евгения знакомилась с мужчинами, для которых она была экзотической сексуальной игрушкой. Избалованным полуолигархам хотелось попробовать женщину, которая запросто может, прогнув спину назад, выразительно посмотреть на них из-под собственных раздвинутых ног. Уволившись из цирка, она некоторое время продолжала принимать подобные заказы. Только вот с годами их становилось все меньше и меньше. Одно дело – посмотреть на гибкую девушку с лицом ребенка, и совсем другое – на чудом сохранившую пластику старушку с лучиками морщин на сухом лице. Первое кажется чудом, второе вызывает отвращение.
