Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
МЫ ВАШИ, А ЗЕМЛЯ НАША.
Но в своем дневнике еще в 1865 году Лев Толстой записал: «Русская революция не будет против царя и деспотизма, а против поземельной собственности. Она скажет: с меня, с человека, бери и дери, что хочешь, а землю оставь всю нам».
Это стало порядком, подменив право, закон… Толстой: «Русский народ отрицает собственность самую прочную, самую независимую от труда, и собственность, более всякой другой стесняющую право приобретения собственности другими людьми, собственность поземельную». Но это воровской порядок. Жить по этому порядку мужики начинают тайком: воровством заводя «дальние пашни», чтобы не платить податей, – или как воры пускаясь в бега, не признавая над собой никакой власти. Крестьянская жажда справедливости веками уживалась с обманом и своеволием. Поразительно, но при всем своем трудолюбии и долготерпении русский мужик склоняется к такой, ни чем не ограниченной свободе, даже становится ее идеологом…. Поэтому волю мужиков на государственных землях связали общей ответственностью, а на барских, дворянских – закрепостили. Да только как? Вот как описывал это крепостное право Пушкин: «Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром; барщина определена законом; оброк не разорителен… Помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своего крестьянина доставлять оный, как и где он хочет». После отмены крепостного права воплощением крестьянского порядка принято было считать общину. Сама в себе потаенная, она крепилась круговой порукой. Поэтому бороться пришлось и с ней, причем в полицейском режиме насаждая уже идею личной ответственности, – но столыпинский передел земли с отдачей ее в собственность единоличникам расколол и ожесточил деревню.
Чтобы соединить мужика с землей, нужно устранить его нужду в земле, то есть сделать ее всю общей и поделить по числу работников – тогда возможно торжество крестьянского порядка. Но это задача власти, и значит – власть должна быть крестьянской. Только высшая цель для мужика – это не власть, а земля, поэтому и стремятся мужики только к переделу земли, ни в чем в другом, кроме ее захвата, не желая соединяться и участвовать даже для своей и, тем более, общей пользы… Это противоречие стало трагическим для России. Оно привело крестьянство к его трагедии, то есть уничтожению, когда миллионы мужиков, подмяв под себя все освобожденные от прежних хозяев земли, не смогли сплотиться ни в какой союз, разошлись по своим дворам – но были согнаны как скотинка в колхозное стадо или отправились на бойню. Трагическим было вмешательство в это противоречие интеллигенции: с этого момента земельный вопрос приводит к борьбе с властью – и за власть. Для интеллигенции – это вопрос борьбы с государством. Для правительства – с революционными настроениями в обществе. Сельское хозяйство становится в России «идеологическим».
Исход этого сражения, однако, решался не на страницах газеток, не в тайных кружках или на думской трибуне, где боролись за свои идеи какие угодно политические силы, только не мужики… Крестьянство до революции не было сколько-то сплоченной политической силой, но в стране, почти все население которой жило земледельческим трудом или имело деревенское происхождение, властвовал в сознании людей крестьянский порядок. Это то, о чем писал Короленко: «Образ царей в представлении крестьянина не имел ничего общего с действительностью. Это был мифический образ могучего, почти сверхъестественного существа, непрестанно думающего о благе народа и готового наделить его “собственной землей”». Только эта готовность открывала дорогу к власти над Россией, поэтому смена власти становилась революционным заданием, а значит, разрушением ее реальности. Но исполнение этого задания еще не могло быть победой! Если прийти к власти – значило, по сути, провозгласить крестьянский порядок, то чтобы победить, нужно было его-то и уничтожить и восстановить «государственное правление». И такая партия, то есть сила, в России нашлась. Она наследовала формы поведения, заложенные в крестьянских восстаниях, и сознание революционных романтиков, которых плодила русская интеллигенция. Целью этой партии было построение коммунизма. Но чтобы превратиться во всемирную коммунистическую бабочку, марксисткой теории предстояло соорудить мощный индустриальный кокон, возрождая государство.
Брестский мир освободил от войны за собственные границы, что давало государственную независимость в проглоченных немецкой оккупацией пределах. В гражданскую завоевали власть. Подавили политическую оппозицию, извели под корень даже внутрипартийную. И вот что сообщал посторонний наблюдатель, итальянский вице-консул Леоне Сиркана, в своем секретном донесении, сделанном в 1933 году: «Боевые порядки все те же: сельские массы, сопротивляющиеся пассивно, но эффективно; партия и правительство, тверже, чем когда-то либо, намеренные разрешить ситуацию… Крестьяне не выставляют против армии, решительной и вооруженной до зубов, какую-либо свою армию, даже в виде вооруженных банд и разбойничьих шаек, обычно сопутствующих восстаниям крепостных. Возможно, именно в этом – истинная сила крестьян, или, скажем так, причина неудач их противников. Исключительно мощному и хорошо вооруженному советскому аппарату весьма затруднительно добиться какого-то решения или победы в одной или нескольких открытых стычках: враги не собираются вместе, они рассеяны повсюду, и бесполезно искать боя или пытаться спровоцировать его, все выливается в непрерывный ряд мелких, даже ничтожных операций: несжатое поле здесь, несколько центнеров припрятанного зерна там…»
Если крестьяне не принимали советский порядок, то его не могло существовать. Чтобы подавить даже такое, скрытое сопротивление своей власти, советское государство стало машиной по истреблению собственного народа. Во многом именно необходимость в тотальном государственном насилии привела к власти в партии Сталина и его сторонников. Ответным влиянием этого насилия на партию было ее моральное вырождение. Строить было нечего, да и некому.
Черный передел
Есть миф о революции – Россия погибла от рук большевиков – причисляющий к лику святых уничтоженное на корню крестьянство, плоть русского народа. Но вот дневник Пришвина 1917 года – это свидетельство о том, как погибла Россия в одночасье… от мужиков, давая этому определение – «черный передел».
Это бесстрастный отчет об увиденном – проникнутый гражданской верой, что там, где есть власть, еще могут изменить ход событий: остановить стихийный захват и раздел земли.
Революцию пожрала анархия – и скрытая в мужиках страсть к насилию, к бунту. Революция, то есть энергия единения народных масс, не находит себе ни применения, ни воплощения, ни формы другой кроме карательной: «То, что называется теперь анархией, по-видимому, совершенно противоположно истинному значению этого слова: анархист ненавидит не только внешнюю власть, городового, но и самый источник ее, право распоряжаться личностью другого, насилие. Между тем в этой анархии, которая теперь у нас водворилась, характерна претензия каждого на роль городового. Их речь, эти иностранные слова, которые они повторяют, как попугаи, их костюмы, их призыв к захвату – все это выражает отказ от своей личности и призыв к насилию».
Тогда, в 1917 году, в дневнике Пришвина вдруг возникает понятие «враг народа» или, как он пишет – «внутренний немец». Это понятие объясняет ему существо происходящего передела: «По городам и селам успех имеет только проповедь захвата внутри страны и вместе с тем отказ от захвата чужих земель. Первое дает народу землю, второе дает мир и возвращение работников. Все это очень понятно: в начале войны народ представлял себе врага-немца вне государства. После ряда поражений он почувствовал, что враг народа – внутренний немец. И первый из них, царь, был свергнут. За царем свергли старых правителей, а теперь свергают собственников земли».
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
