Что тут скажешь: опять приехали. У него открылся кран, сейчас Енох страдает, как животное. И он туда же.
— Да ладно тебе, Паоло, брось…
— Прошу тебя, — говорит он непререкаемым тоном, — только последнее предложение. Пожалуйста. Вслух.
Я снова развернул лист. Проблема в том, что если я возьмусь его перечитывать, я опять рассмеюсь.
«Вот почему еще не было ни одного значительного слияния, о, мадонна, мать твою так, которое бы не потерпело крах в течение года или двух лет».
Я не решаюсь оторвать взгляд от текста, потому что я просто не выдержу его взгляда. Я не в состоянии произнести ни слова, ни пальцем пошевелить. Вот только собака сидит здесь, и ее можно погладить, я ее у него уведу, я тащу ее к себе и зажимаю между ног, ведь ему все равно и собаке все равно, и хозяйке собаки тоже все равно, а у меня теперь есть на чем сосредоточить взгляд, чтобы сконцентрироваться, чтобы снова не рассмеяться. Буду гладить эту собаку, да, буду ее гладить…
— Сейчас я спрашиваю себя, — Енох понижает голос до торжественного, — где было это проклятие раньше? Оно вырвалось у меня из души, вышло из подсознания, где оно сидело?
Собака, как и все нормальные собаки, тут же вошла в ритм с моими поглаживаниями: синхронно с движениями моей руки она то открывает, то закрывает глаза.
— Потому что до сегодняшнего утра я пребывал в уверенности, повторяю, в полной уверенности, что я не способен ругаться. Откуда оно появилось? Ответь мне, пожалуйста. Не говори мне, что это несерьезно, не говори мне ничего такого, сделай мне, ради бога, только одно одолжение, скажи, откуда, по-твоему, оно взялось на мою голову, проклятие, которое я напечатал на этом листе бумаги.
Что ж, уже лучше. Я почесываю шею собаки, а она дарит мне часть своего олимпийского спокойствия.
— Прошу тебя, Пьетро, я не шучу. Скажи мне, откуда это у меня…
Сейчас я даже могу дерзнуть ответить, потому что этот тип хочет только одного: чтобы я ответил на его дурацкий вопрос. А я все никак не решусь на него посмотреть.
— Не знаю, может быть, вчера оно застряло у тебя внутри. Один из тех, кто вчера приходил к тебе за утешением, которое ты уже не можешь дать, втемяшил его тебе в голову…
— Мне его кто-то втемяшил… Гениально.
Я продолжаю почесывать шею собаки и концентрируюсь на ее удовольствии, мой взгляд падает на бляшку, прицепленную к ее ошейнику. На ней написано: НЕББИЯ 335 8448533. Я смотрю на девушку, она по-прежнему с телефоном, по-прежнему далеко: значит вот какой у нее номер телефона. Кто знает, сколько парней хотели бы его узнать. Снова смотрю на бляшку: 335…
— Неббия! — вдруг позвала девушка собаку, и снова с залихватским свистом. — Неббия, ко мне!
…вдруг я замечаю, что этот номер легко запомнить, проклятье, это палиндром. Да: 335 8448533, 335 8448533 читается одинаково слева направо и справа налево. У мышей не было потомства. Одно мгновение, и Неббия вырывается у меня из рук, это животное рвануло шею скорее как лошадь, а не как собака, и сдержанным галопом уже бежит к своей хозяйке.
— Простите! — кричит девушка, пристегивая поводок к ошейнику и направляясь к дороге. Она повернулась к нам спиной и не ждет, что мы ей ответим, но, так элегантно уходя со сцены, она, однако, не забывает послать нам озорной прощальный привет в полной уверенности, что мы все еще провожаем ее взглядом.
— Ты ее знаешь? — спрашивает у меня Енох.
— Нет, — отвечаю я.
Зато я знаю наизусть ее номер телефона: 335 8448533; и это значит, что, поскольку она с нами так естественно попрощалась, одарив своим приветом, завтра, когда она будет выгуливать в скверике собаку, а я буду сидеть на скамейке, так же естественно мы поздороваемся друг с другом, и все идет к тому, что, вероятнее всего, я с ней познакомлюсь.
— Красивая девушка, — холодно замечает Енох.
Сейчас я чувствую, что снова могу на него посмотреть: собака и девушка прогнали мою смешинку, а не то я бы рассмеялся ему в лицо. Я и вправду на него смотрю, хотя он на меня не смотрит, он, сохраняя полную невозмутимость, все еще глядит куда-то вдаль, и вместо того чтобы воодушевить меня, его невозмутимость меня замораживает. Невозможно, чтобы человек из-за какого-то там проклятия довел себя до ручки, но в эту минуту, похоже, все именно так и есть.
— Послушай, — говорю я ему, — я хочу есть. Ты как насчет бутерброда?
— Ubi maior minor cessat[39].
— Что-что?
В его глазах зажглась лукавинка, и он мотнул головой вперед, указывая, куда мне нужно смотреть.
В скверик входит Терри. Он идет крупным шагом, на лице нарисована широкая улыбка. На нем пальто, значит, он приехал откуда-то, где намного холоднее, чем здесь.
15
Приехали.
Только что Енох самоустранился, удаляясь прочь. Вот он проходит возле президентской «Альфы» Жан-Клода, которая Жан-Клоду уже не принадлежит. В нарушение правил дорожного движения машина припаркована во втором ряду. Вот он приветствует Лино, бывшего шофера Жан-Клода, который, должно быть, как всегда читает «Спортивную газету». Вот исчезает, как серая луна, за горбом поднимающейся в гору дороги. Напоследок на всем его облике явственно проступает так измучившее его проклятие.
— Что ж, здесь совсем неплохо, — говорит Терри.
Приехали.
Терри с любопытством смотрит по сторонам. У него, как всегда, добродушный вид, как всегда, по всему его лицу разбежались веселые складочки, однако, прошу обратить внимание, это не морщинки, а самые настоящие трещинки в глине его плоти, как будто у него на лице маска, как у воинов племени аборигенов. Уже давно его не видел, в последний раз мы виделись в прошлом году на кинофестивале в Каннах, где он нежданно-негаданно появился во время приема и обаял присутствующих своим знаменитым изысканным благодушием, благодаря которому его считают кем-то вроде гуру. Тогда я считал, что он и Жан-Клод — одно целое, все еще верил в сказку об аутсайдерах, а он уже начал плести свои интриги, он уже задумал предательство. Мне обязательно нужно помнить об этом, все равно, зачем бы он ни пришел сюда. Я должен помнить, что доверяю Жан-Клоду, поэтому Терри для меня — только другой, беспардонный суперменеджер, с помощью чужих денег желающий стать финансовым магнатом, и он более умный и оригинальный, чем любой из рода ему подобных, включая его господина, Боэссона, и именно поэтому он еще более для меня опасен. Мне нужно остерегаться этого человека, зачем бы он сюда ни пришел. Вот именно. А зачем собственно он сюда пришел?
— Ты уже знаешь о Жан-Клоде? — спрашивает он.
— Нет.
К черту, мне-то что терять?
— То есть да, — поправляюсь я. — Я знаю, что у него забрали самолет, и только что Енох сказал мне, цитирую: «он нас бросил». Больше я ничего не знаю.
