— Котова, — сдавленно и хрипло говорит она. — Дай мне умереть.
Катя перестаёт стонать и смотрит в расцарапанное Галино лицо, по которому текут холодные окровавленные слёзы.
— Вытащи собаку, — говорит ей Катя.
Давясь плачем, Галя нащупывает целой рукой в снегу труп Тузика, вцепляется пальцами в рыжую шерсть, перемешанную со снегом и рвёт примёрзшего пса из могилы наверх. Тузик не поддаётся, превратившись в единое целое с господствующим в лесу ледяным оцепенением.
— Не могу, — хрипит Галя и тщетно дёргает отрубленной рукой, чтобы вытереть слёзы. — Помоги.
— Вытащи собаку, — безжалостно повторяет Катя, засовывая пальцы в разинутый рот Олёны Медвянской. — Рви, пизда.
Галя сжимает зубы и рвёт Тузика к себе, схватив его за лапу и упираясь коленями в снег. Одеревеневшее чучело с хрустом выходит из снега, осыпая инеевую муку. Катя ложится на живот лицом к яме и начинает жевать снег, подгребая его руками ко рту. Галя со стоном валится набок, подтягивает ноги, сворачивается и, дёргаясь, зажимает голову между коленями.
Из провалившейся вниз земли вылезает Надежда Васильевна. Её лицо неплохо сохранилось, только губы и нос почернели, а ту сторону, которой Надежда Васильевна лежала на земле, поели санитары леса, щёку и ухо, так что там теперь тёмно-бурый пролежень, некогда мокнувший, а теперь замёрзший до морщин. Грудь Надежды Васильевны давно лопнула, расплывшись по одежде зловонным тёмным пятном, пальцы на руках огнили, а одна нога не сгибается, то ли кровь замёрзла в ней, то ли разложились мышечные волокна. Выбравшись на воздух, Надежда Васильевна зверино рычит и сразу бросается на Катю, но та сдавливает руками глаза Олёны Медвянской, отчего бывшая коммунистка дёргается и оседает в снег, заваливаясь набок, кровь вперемежку со сгнившими тканями выходит у неё изо рта, как чёрный понос, она всхрапывает от боли, боком пытаясь отползти прочь, рвота тянется мазутной кашей за её напряжённо разинутой пастью. Дрыгаясь, как пытающийся раскрыться перочинный нож, Надежда Васильевна судорожно, булькающе блюёт и пускает задом газы.
Следом за ней из ямы выбирается Ольга Матвеевна, которой выстрелом в затылок вырвало нос, она ползёт на четвереньках, то и дело заваливаясь на землю и снова тяжело поднимаясь, едва добравшись до края ямы, она ложится, перевернувшись на спину, и хрипло дышит, глядя на инеевые деревья над собой. Потом она перестаёт дышать и окончательно умирает, оставаясь лежать на краю снежной воронки, женщина, которая хотела стать Богом, но превратилась в пустое околевшее тело. Больше не может выйти никто, только слежавшаяся вонь разложившихся тел поднимается еле различимым паром из трупной берлоги. Катя подползает к краю ямы и заглядывает внутрь, она видит ноги одной из девочек, сгнившие до костей, чью-то голову, присыпанную землёй, и ощущает, что лежащие внизу детские тела уже перестали быть даже трупами, они стали почвой, удобрением, едой будущей травы.
Новая начальница интерната Любовь Ивановна Благая просыпается среди ночи от того, что чья-то маленькая, мёрзлая рука касается её лица. Любовь Ивановна очень не любит, когда касаются её лица, она даже мужу своему, Анатолию Герасимовичу, не позволяет трогать своё лицо, потому что оно означает для неё зеркало души. Открыв глаза, Любовь Ивановна видит стоящую возле своей кровати девочку, держащую в одной человеческую руку с раскрытой ладонью, пальцы которой прижаты друг к другу, и свою вторую голову, непохожую на первую лицом. Любовь Ивановна думает, что наблюдает неприятный сон, тем более, что от девочки пахнет потерявшейся в лугах дохлой скотиной. Любовь Ивановна силится проснуться, но девочка не уходит, она зло, и даже с каким-то отвращением, глядит на женщину своими чёрными глазами.
— Тётя, вставайте, — произносит Катя, а это, конечно же, она и есть. — Надо гнать девчонок в болото, очаг культа возводить.
— Чего? — не понимает Любовь Ивановна, напрягая брови.
— Культ требует очага, — уверенно говорит Катя, взмахивая второй головой, как кадилом. — Не хлебом же единым.
Любовь Ивановна садится в кровати и протирает глаза. В комнате темно, но от лица девочки исходит странное белёсое свечение, потому все его черты отчётливо различимы.
— Быстрее, сука, — нетерпеливо настаивает Катя. — Религии рабочая сила нужна. Хозяин ждать не любит.
Любовь Ивановна не понимает, почему она никак не может проснуться. Кошмарные снов у неё не было уже без малого десять лет. Хрустит оконное стекло. Повернувшись на звук, Любовь Ивановна видит прижавшееся снаружи к окну незнакомое лицо Надежды Васильевны, расплывшееся в страшной мертвецкой улыбке. От одной этой улыбки Любви Ивановне неожиданно не хочется больше существовать, и она отворачивается от окна, вцепляясь руками в одеяло.
— Ну пошла, сволочь! — с сильной злостью вскрикивает Катя, топая сапогом и тыкает в грудь женщине отрубленной человеческой рукой. Острая железная боль продирает Любовь Ивановну до самого позвонка, она вскашливает и ощущает во рту вкус крови. — Пошла!
Через два часа, всё ещё в длинной зимней ночи, ворота интерната с лязгом растворяются и тёмная колонна узниц выходит в лес. Впереди колонны шествует Катя, указывая направление, сбоку волочит неразгибающуюся ногу Надежда Васильевна, вставившая себе для забавы в мёртвый рот подожжённую папиросу и опирающаяся на выломанный из дерева сук, сзади свирепой тенью идёт однорукая Галя, которая ничего не видит, зато чует и слышит, как хищный зверь. В интернате остаётся лежащий на заснеженном дворе труп одной девочки, из которой Галя и Надежда Васильевна сделали себе перемену блюд, макая оторванные от неё конечности в таз, наполненный кровью, в разбитых окнах пустого цеха подвешено за ноги мёртвое начальство интерната во главе с Любовью Ивановной, из которого уже порядком натекло в снег, всего шесть голых, посиневших туш с распоротыми до глоток животами, откуда свисают мотки выпущенных гусиных кишок, лопнувшие желудки и лёгкие.
Сутки спустя после гибели интерната, облачным зимним утром, когда солнце появляется из-за матовых снежных облаков, Спиридон Борисович выводит цепи солдат в маскировочных халатах на берега белых болот и щурится от нестерпимого серебряного сияния. Посередине белой равнины лежит в снегу ослепительный неприродный диск диаметром до десяти метров. Спиридон Борисович один отправляется исследовать неизвестное явление, и чудесное, невиданное зрелище предстаёт перед ним. На прозрачной, пузырчато преломляющей солнечный свет глади раскрыты прозрачные цветы, сплетаются прозрачные листья, приклеены маленькие прозрачные бусины диких ягод, сидят молчащие птицы, будто отлитые из водяного стекла. Всё это сделано, отшлифовано, вытаяно изо льда множеством маленьких живых рук, терявших от холода, голода и равнодушия материи своё тепло, и в тех местах, где замороженные пальцы утрачивали осязание и им уже не хватало тепла, чтобы формировать ледяной контур, девочки согревали мёртвую воду собственным дыханием, только бы смерть, напившись их жизни, навсегда превратилась в чистую красоту. Спиридон Борисович всегда верил только тому, что видел собственными глазами, но теперь он перестаёт верить даже этому, в зеркальных листьях ему мерещится гибель всего известного человеку мироздания. Спиридон Борисович поворачивается и уходит, лицо его застыло, как каменный слепок, словно ледяные цветы исчезли, как только он перестал их видеть, и он идёт, сомкнув веки, чтобы не замечать озаряющее его сзади сияние отражённого небесного огня.
