«Свет зажечь?» — скажет она.
«Нет, сейчас все пройдет», — скажет он.
Едва ли ей нужно, чтобы было светло.
«Тяжелый кошмар?» — скажет она.
«Да, у меня это иногда бывает. Посидите со мной».
Он протянет руку, она присядет на краешек кровати, а он молчит. В темноте она будет сидеть лицом к нему и держать его за руку до тех пор, пока рука не ляжет к ней на грудь. Он станет гладить ее груди, а потом их надо будет целовать.
«Вот что вам надо», — скажет она.
«Да, да», — скажет он, и еще несколько минут они будут прикидываться, что больше ничего и не произойдет. Но уйти она не сможет и попытается скрыть свое волнение шуткой. Скажет:
«Ну что ж, семь бед — один ответ», — или что-нибудь в этом роде.
Потом она скажет:
«Ну вот и все».
«А вы не рады?»
«Рада. Мне было приятно, — скажет она. — Только нехорошо так делать, и мы оба знаем, что нехорошо».
«Почему?»
«Нам с вами? Нет, нехорошо. Но мне было приятно. Этого я не отрицаю — очень приятно».
Весь следующий день она будет ходить с полуулыбкой, а ночью опять придет к нему. Дальше этого его фантазия не заходила, потому что он не знал, какие у нее отношения с Кроссом.
— Анна говорит, что вы хотите получить водительские права, — сказал Эд Кросс. — В Вермонте их дают с восемнадцати лет, но вам, наверное, уже стукнуло… Может, я помогу ускорить это дело.
— Большое спасибо, — сказал Янк.
— А пока он не получил прав, можно ему ездить на своей машине? Как ты думаешь?
— Да ведь мы с тобой знаем таких, кто спокон веку ездит без прав и никак не удосужится их получить.
— Сейчас за такими охотятся.
— Да, это верно.
— А у мистера Лукаса к тому же нью-йоркский номер, — сказала Анна Фелпс.
— Тогда он лезет на рожон. А зачем? Что ему, съездить куда надо?
— На ферму Сеймура Эттербери.
— Мм… Дать, что ли, мою машину? Номер на ней вермонтский, и права у меня, конечно, есть. У него прав нет, но в моем рыдване его вряд ли остановят. Моя машина здесь каждому известна, подумают, я ему разрешил. Полезно иметь хорошую репутацию, всегда может пригодиться.
В Ист-Хэммонде все знали машину Эда Кросса, и неудивительно. Это был «Форд V-8» — ветеран, претерпевший не одну вермонтскую зиму и не избалованный вниманием со стороны хозяина.
— Но она все еще на ходу, — сказал Эд.
Янк поехал на ней и без труда нашел ферму Эттербери.
— Я вижу, вы приехали на машине Эда Кросса, — сказал человек, встретивший Янка в конторе. — Я Адам Фелпс. Анне уж очень хотелось, чтобы вы осмотрели хозяйский особняк, но там не моя территория. Об этом надо говорить со старшим лакеем. Я с ним не якшаюсь, разве только по крайней необходимости. Вот нью-йоркские газеты начиная с понедельника. Накапливаются тут, пока хозяина нет дома, но выбрасывать их не велено. Он любит кроссворды. Уж сколько лет решает и ни на одном не споткнулся.
— Постараюсь не растрепать их. Мне надо посмотреть только две заметки.
— Ну-с, если тут есть все, что вам нужно, я вас оставлю, — сказал Адам Фелпс. Это был высокий, ширококостный человек в клетчатой рубашке и зеленых брюках морского пехотинца, заправленных в коричневые резиновые сапоги с короткими голенищами. Он надел суконную куртку и ярко-красную фетровую шляпу и взял из шкафа двустволку. — Малоприятная работка, — сказал он. — До их приезда надо пристрелить старого сеттера. Не живет, а мучается. Она сказала: «Сделайте это до нашего возвращения».
— Вот жалость, — сказал Янк.
— Что поделаешь, ему шестнадцать лет, а для сеттера это порядочный возраст. Сам того и гляди сдохнет. Ничем уже не интересуется и так смердит, что другие животные шарахаются от него.
Адам Фелпс пошел убивать собаку, а Янк Лукас сел в его вращающееся кресло и стал читать нью-йоркские рецензии. Сначала он пробежал их наскоро, посмотрел, где хвалят, где нет, но все они были чрезвычайно хвалебные. Он перечитывал отзыв Аткинсона, когда за окном раздался выстрел. Он подождал второго, но его не было. Такой человек, как Адам Фелпс, делает свое дело чисто. От картины, мгновенно возникшей перед Янком — нечто страшное лежит на земле у ног Адама Фелпса, — все, и рецензия, и театр, и даже сама жизнь, показалось таким пустым, мелким, и ему не захотелось читать дальше, но он все-таки посмотрел, что эти два критика пишут о Зене Голлом. Оба рассыпались в комплиментах по ее адресу, и Янк мысленно поблагодарил их; только неблагодарное существо могло бы требовать чего-нибудь еще, — значит, теперь он свободен. Ему стало уже не так жалко собаку.
Он подровнял газеты и сложил их на столе. В контору вошел Адам Фелпс. Он поставил двустволку обратно в шкаф, положил неиспользованный патрон в ящик и повесил шляпу и куртку на колышки на стене.
— Готово дело? — сказал Янк.
Адам Фелпс кивнул.
— Закапывать пусть другие закапывают. В это время года у нас здесь многих хоронят. Людей. Кто умирает, когда почва замерзла, тому приходится ждать похорон до весны. За последние недели я ровно четыре раза хоронил. Двое знакомых, двое родственников. Хватит с меня, велел одному рабочему — пусть отдаст последний долг собаке. Зачем же быть управляющим, если не можешь свалить кое-какую работу на других? Ну как, нашли, что вам нужно?
— Нашел. Спасибо.
Дверь распахнулась, в контору вошла молодая женщина.
— Мистер Фелпс, можно, я возьму джип? Ах, простите. Я не знала, что вы заняты.
— Ничего, пожалуйста. Да, можете взять при условии, что вернете его обратно к половине пятого. До тех пор он мне не понадобится. Опять с вашей что-то случилось?
— Аккумулятор сел. Вильям уверяет, будто я оставила зажженные подфарники на всю ночь. Как это могло произойти, не знаю, но с Вильямом спорить бесполезно. А мне надо в Куперстаун делать прическу. Сегодня я должна выглядеть на все сто. Так что я буду вам очень обязана.
— Ключи в машине.
— Спасибо, спасибо, — сказала молодая женщина и затворила за собой дверь.
— Кто это? Она работает здесь? — сказал Янк.
— Работает? Как бы не так! Это ее дочь, хозяйкина дочь, от первого мужа. Шейла Данем.
— Дуновение весны, — сказал Янк. — Она всегда здесь живет?
— Конечно, нет, — сказал Адам Фелпс. — Разводится, вот и приехала сюда. Замужем за каким-то бостонцем, но он, наверно, решил, что с него хватит. Такой с меня бы тоже хватило.
— Молода она для развода.
— Года двадцать три, двадцать четыре. А может, и все двадцать пять.
— Выглядит моложе.
— По уму ей самое большее пятнадцать, — сказал Адам Фелпс.
