— Ни фига, — отрезал Бешеный Билл. — Тебе едва стукнуло шестнадцать, а мне почти шестьдесят. Ты возьмешь нож и спальник. И все.
— Еще чего! Это нечестно, — заорал Дэниел.
— Пока, — Бешеный Билл помахал в знак прощания.
— Сука, — пробормотал Дэниел.
— Нет, извини, на эту роль я не гожусь. Хотя, принимая во внимание твои гормоны, думаю, ты был бы не против.
— Поделом бы вам было, старому ублюдку, — впрочем, Дэниел тут же пожалел о сказанном.
Но Бешеный Билл только рассмеялся и снова помахал:
— Адьос.
Дэниел залез под тент, засунул в рюкзак спальный мешок и молча покинул лагерь.
Первую неделю он провел в пещере, питаясь тем, что предоставлял ему по-весеннему скудный природный «шведский стол». Во время, свободное от сна, поисков пищи и медитации — Дэниел продолжал их, но без энтузиазма — он предавался эротическим фантазиям такой глубины и отчетливости, что ложился на спальник и мастурбировал до судорог в предплечье.
Чтобы справиться с желанием, Дэниел решил отправиться на север, к верховьям реки Коттонвуд. Было ясно, но холодно. Он питался чем придется, главным образом диким луком и клейтонией, изредка приправленными лягушачьими лапками. Это давало возможность двигаться вперед, хотя и не с той скоростью, что он привык ходить. Он быстро уставал и мог сосредоточиться минут на пять, не больше. Но одновременно с этим пришло ощущение легкости — не в голове, но во всем теле — и реальности происходящего, избавления от тягостных мыслей и желаний. Дэниел прекратил медитировать и мастурбировать. У него по-прежнему не было ни снов, ни видений. Через восемь дней медленного блуждания по окрестностям Дэниел вернулся в пещеру — за час до начала грозы.
Зима в этом году не хотела сдаваться без боя: ослепительно сверкали молнии, гремело так, что с пола пещеры поднималась пыль, ветер гнул и ломал верхушки елей, угрожающе швырял ветки и сучья, которые с треском ломались от удара о землю. Наконец обрушился ливень. Уютно устроившись у костра среди груды сухих веток, наблюдая, как ветер высасывает из пещеры длинную ленту дыма, Дэниел решил оставшиеся три дня посвятить посту и медитации. Нужно было добиться видений и снов.
Как впоследствии определил Бешеный Билл, у Дэниела было два почти-видения и одно настоящее; впрочем, Бешеный Билл был пристрастным судьей.
Первое почти-видение было розовым. Дэниел принял было его за увертюру к эротической фантазии, но постепенно розовый пугающе потемнел до цвета глаз лабораторной крысы. Дэниел оказался у крысы внутри, он бежал по лабиринту, сворачивая налево, направо, снова направо, бежал до тех пор, пока не уловил в воздухе запах собственного страха и не понял, что пробегает этой дорогой во второй раз. Дэниел поднялся из тела крысы, как туман поднимается над полем. Внизу он видел идеально правильный лабиринт, невероятно запутанный, без входов и выходов. Лабиринт рассыпался от его вскрика.
Во втором почти-видении он покачивался в водах Безымянного озера. Он был жив, но сил его едва хватало на то, чтобы поднять руку из воды. Хотя он знал, что его никто не увидит, больше он ничего не мог сделать. Он собрался с силами и поднял руку снова. Ее тут же перехватила другая, сильная и уверенная. Она подняла его из воды, он увидел незнакомую женщину, высокую, красивую, улыбающуюся, он хотел, чтобы она взяла его на руки и прижала к себе, но она, вытащив из озера, швырнула его в небеса. Он падал сквозь пространство, а кто-то все держал его за руку, но это не имело значения, он знал, что будет падать бесконечно. И еще ему надо было успеть помахать на прощание. Когда он засмеялся, мимо пещеры с шумом пронесся подгоняемый ветром дождь.
Настоящее видение случилось в последнюю ночь. Гроза прошла, оставив в память о себе тонкий туманный след. В полуобморочном состоянии Дэниел сидел у входа в пещеру, глядя на клочья тумана в лунном свете, когда вдруг явственно услышал вдалеке материнский голос: «Олли-олли-три быка!», — так она кричала в детстве, когда они играли в прятки в «Четырех Двойках». «Олли-олли-три быка!» — крикнула она снова, чуть тише, и в третий раз, уже едва различимо. Больше Дэниел не слышал ее. Он обнял себя за плечи и разрыдался, покачиваясь взад-вперед.
Спускаясь на следующий день в лагерь, Дэниел чувствовал в душе покой и вместе с тем крайнюю уязвимость.
Бешеный Билл пек блины.
— Вкусно пахнет, — поприветствовал его Дэниел. — А на мою долю найдется? Я постился почти неделю.
— Да? — Бешеный Билл подбросил блин на сковородке, пытаясь перевернуть, затем воспользовался лопаточкой. — А чего ради?
— Ради снов и видений, как мы договорились.
— Что-то не припоминаю, чтобы я советовал кому-то соблюдать пост. Пост — это жульничество. Он только переворачивает все с ног на голову.
— Но мне это помогло. У меня были видения.
— Обожди-ка, — Бешеный Билл стряхнул блин на оловянную тарелку и подал ее Дэниелу. — И что же ты видел?
— Я… — Дэниел начал, но сбился, — видеть я ничего не видел.
— Начало хорошее, — хмыкнул Бешеный Билл.
Дэниел не понял, была это шутка или упрек. Сквозь оловянную тарелку он чувствовал, как блин греет ему ладонь:
— Так вы слушаете, или как?
— А для тебя это важно?
— Я плакал, — выпалил Дэниел, чувствуя, что вот-вот расплачется снова.
— Я тебя слушаю.
Бешеный Билл быстро перемешал тесто и плеснул его на шипящую сковородку.
— Я не видел, но слышал, — пояснил Дэниел. — Я слышал, как мама кричала «Олли-олли-три быка». Это детская считалочка, так кричат во время игры в прятки, когда сдаются. Ну, чтобы другие игроки поняли…
— Я знаю эту игру. Когда ты это слышал?
— Прошлой ночью.
Бешеный Билл смотрел, как пузырится на сковороде тесто, затем поддел блин лопаточкой с поджаристой стороны, помедлил секунду и перевернул. Блин разгладился и аккуратно лег на сковороду. Бешеный Билл вдруг помрачнел:
— Черт возьми, Дэниел, я не хочу тебя обламывать, но ты заслуживаешь того, чтобы знать правду. Это была не твоя мать. Это был я. Я пел йодлем.
Дэниел задержал блин на полпути ко рту.
— Пели йодлем?
— Именно. — Он снял второй блин и бросил его Дэниелу на тарелку. — Ешь. У тебя галлюцинации от голода.
— Вы лжете, — сказал Дэниел.
Бешеный Билл с серьезным видом развернулся к озеру. Он запрокинул голову, медленно выдохнул, сделал глубокий вдох, затем второй, и после этого совершил невероятную вещь. С силой и чистотой, столь несвойственными для его обычно хриплого голоса, Бешеный Билл начал выпевать длинные открытые гласные и плавные согласные во вьющуюся песнь, одновременно ликующую и плачущую, тревожную и утешную. Дэниел ясно слышал ее до самого конца: «Оллииии-олииии-абакааааа». Бешеный Билл повторил всю фразу, затем закружил ее по всей длине, уводя внутрь, неожиданно перескочил через октаву, и медленно свел ее в последнюю, долго не затихающую ноту.
