— Как она? — спросила я, пытаясь не отставать.
Он повел меня по коридору мимо занавешенных отсеков, каждый из которых был занят. У самого дальнего он замер и подождал меня. Я остановилась в нескольких шагах, тяжело дыша, хотя мы прошли не более ста ярдов.
— Насколько я понимаю, она упала у себя дома?
— Мне позвонил ее сосед. Не знаю, что случилось.
— Сюда, пожалуйста. — Он откинул занавеску и пропустил меня вперед.
Мама лежала на каталке, в окружении приборов и трубок.
— Мама! — вырвалось у меня.
За спиной пискнул пейджер Джонатана Лэмба.
— Я… я через минуту вернусь, и мы продолжим разговор. Присядьте.
Я приподняла тяжелую горячую мамину руку, прикрытую простыней. На маме был больничный халат. Нужно будет принести ночную рубашку, подумала я, — халат был явно мал.
— Мама?
Я сжала ее пальцы, но ответа не последовало.
Казалось, я целую вечность стояла, держа ее за руку. От сгорбленной позы заболела спина, и, лишь когда боль стала невыносимой, я отпустила мамину руку и села на стул рядом с каталкой. Я попыталась придвинуть каталку ближе, но та оказалась слишком тяжелой. Найдя в сумочке платок, я вытерла глаза и высморкалась, не в силах поверить в случившееся. Казалось, будто этого не может быть.
На стене, у меня над головой, висели часы, и я, повернувшись, глядела, как проходят минуты. Был почти час ночи. Я решила, что в половине второго пойду и найду кого-нибудь.
В двадцать минут второго я встала и потянулась. Занавеска тут же вздрогнула — вернулся Джонатан Лэмб, на этот раз с медсестрой, которая тепло и сочувственно мне улыбнулась.
— Здравствуйте, — сказала она.
— Прошу прощения, что задержался, — извинился доктор. — Присядьте.
Я подчинилась, и он снова скрылся, вернувшись мгновение спустя с двумя складными пластиковыми стульями. Он разложил их, шумно скрипя по линолеуму, и сел. Медсестра тоже села. Все это странным образом напоминало некое интервью.
Взглянув на бумаги в картонной папке, он заговорил. Я услышала первые слова: «Боюсь, у меня для вас плохие новости…» — и больше уже ничего не слышала. Инсульт — хотя он назвал его как-то иначе, кажется, нарушение мозгового кровообращения. Казалось, будто это какая-то ошибка, словно кто-то из нас может этому помешать. Сидеть здесь мне пришлось потому, что они ждали результатов анализа.
— Она болела воспалением легких?
— Что? Ах да, уже довольно давно. Лечилась антибиотиками.
— Это довольно распространенный случай. Мне очень жаль.
Вероятно, я не расслышала, говорил ли он, что будет с ней дальше.
— Ей станет лучше? Вы ведь об этом начали?
— Нет, боюсь, лучше ей не станет. Единственное, что мы можем, — обеспечить ей надлежащий уход.
Я уставилась на него, потом на медсестру.
— Аннабель, я могу кому-нибудь позвонить? Кому-нибудь, кто бы побыл с вами?
— Нет, — ответила я.
Доктор явно боролся с неловкостью. Интересно, подумала я, как часто ему приходится сообщать дурные известия родственникам?
— Но… но она ведь дышит? Не понимаю.
Я посмотрела на каталку, на лежащую на ней мать. Она не шевелилась, но на лице у нее была кислородная маска, значит она все еще дышит и определенно жива.
— Дышит, но, боюсь, анализ показывает, что шансов на выздоровление нет. Это лишь вопрос времени. Мне очень жаль.
Послышался тихий голос медсестры:
— Мы собираемся перевести ее наверх, в инсультное отделение. Надеюсь, не придется долго ждать. Там ей будет намного удобнее.
Доктор ушел. Я с несчастным видом смотрела на медсестру, не зная, что ответить. Вероятно, она давно привыкла к поднятым среди ночи людям, которых постигло горе.
— Если хотите с ней поговорить, она, вероятно, вас услышит, — мягко сказала медсестра.
Снова встав, я придвинула к каталке пластиковый стул, который освободил Джонатан Лэмб, и взяла маму за руку — теплую, с распухшими от артрита суставами.
— Мама, — сказала я, — прости. Прости, что меня не было с тобой.
Казалось, глупо говорить с кем-то, кто явно находится без сознания. И даже если она меня понимает — что сказать? Что я могла сказать? Медсестра протянула мне платок, и я высморкалась.
Я закрыла глаза, вслушиваясь в ритмичный писк приборов и пытаясь забыть обо всем. Нужно позвонить на работу.
Я уловила какой-то звук и открыла глаза, решив, что мама пришла в себя и что-то сказала, но она лежала без движения. Медсестра ушла. Звук раздался снова, и я поняла, что он доносится с соседней койки, которую отделяла от нас лишь занавеска.
Ранним утром маму перевезли в инсультное отделение, что оказалось весьма сложной процедурой с участием санитара, медсестры, врача, который постоянно приходил и уходил, и в конце концов койку вместе со всеми приборами и прочим пронесли по множеству коридоров в лифт. Мне с трудом удавалось держаться рядом с санитаром, который, похоже, двигался через неимоверное количество дверей со скоростью света.
После передачи пациентки у стойки регистрации другая медсестра провела меня в тихую комнату — «всего на минуточку, пока мы не устроим как следует вашу маму». Она спросила, ела ли я что-нибудь или пила и не хочу ли чашку чая. Сперва я отказалась, но потом передумала. Внизу, в отделении экстренной помощи, было тепло, но здесь меня вдруг начала бить дрожь. Медсестра ушла. Я снова закрыла глаза, откинувшись на спинку кресла, показавшегося мне самым мягким из всех, на которых я сидела этой ночью. Можно даже поспать, подумала я.
Дверь снова открылась, и вошла медсестра с чашкой в руке.
— Не хотите пойти со мной? — спросила она. — Мы ее уже устроили.
Маму переодели в новый халат, намного свободнее на груди и плечах. Несмотря на то что она лежала неподвижно, в точности в той же позе, что и в отделении экстренной помощи, чувствовалось, что ей действительно удобнее. К руке ее тянулась капельница, но кислородную маску убрали. Казалось, она мирно спит, хотя дыхание ее было громким, похожим на храп.
— Ну вот, — сказала медсестра. — Я понимаю, что вы очень расстроены. Могу поставить вам раскладушку, попробуете немного поспать.
— Нет, спасибо, — ответила я, не желая доставлять ей лишних хлопот.
В палате стояло мягкое кресло, такое же, как и в той комнате, где я ждала. Поспать можно было и на нем.
— Я жду кого-нибудь из отделения паллиативной терапии, — сказала она. — Скоро придет врач и объяснит, что дальше.
— Спасибо, — ответила я.
— Если у вас есть какие-то вопросы… Неужели вообще никаких?
