— Жди здесь, Коломбо, — приказала Тца, и огромный пес послушно улегся прямо посреди лестницы, вынудив нескольких горожан поспешно отступить в сторону.
Девушка сняла широкополую шляпу, вошла внутрь, встала на одно колено и перекрестилась. Алтарь впереди обступили просители. Тца же в тех редких случаях, когда удавалось посетить церковь, предпочитала маленькую боковую часовенку. Девушка прошла в восточный неф и увидела небольшую толпу, откуда доносилось похныкивание. Священник проводил обряд крещения, и Тца встала в сторонке, глядя на рыдающую мать, которую с двух сторон поддерживали одетые в черное родственницы. Судя по раннему часу и гнетущей атмосфере, можно было предположить, что ребенок скоро умрет и священник пытается спасти его душу.
Тца недоуменно пожала плечами. Она не понимала, к чему такое беспокойство. В горах действует простой закон: если козленок родился слабым, его просто оставляют на съедение волкам. Не следует ли людям поступать так же?
Толпа поредела. Младенец перестал плакать, мать же зарыдала вдвое громче. Тца прошла вперед и посмотрела на статую Мадонны. Ей всегда нравилась эта скульптура, потому что, в отличие от большинства, в отличие от только что ушедшей женщины, Мадонна не оплакивала младенца в своих руках. Казалось, она вообще не уделяет ему особого внимания. Он просто был там. Как и все дети — там.
Девушка посмотрела налево. Тяжелая деревянная крышка, которой закрывали купель с крестильной водой, сейчас стояла в сторонке. Отвлекшись от благочестивых мыслей, Тца подошла к чаше и посмотрела на отражение…
Вот она! Причина, по которой ни один мужчина, даже если семья прикажет ему, не возьмет ее в жены. Густые брови соединяются на переносице. Глубоко посаженные глаза кажутся отверстиями в скале. Волосы, густые и черные как сажа, обрамляющая отверстие дымохода в ее пещере, спереди кое-как пострижены овечьими ножницами — лишь бы не падали на глаза, — сзади же стянуты в тугой хвост ремешком из козлиной шкуры. Этот нос, сломанный по осени, когда Тца искала по горам отбившуюся от стада козу. Этот рот и толстые обкусанные губы, искривленные в постоянной зловещей ухмылке. Она попыталась улыбнуться, и впечатление было такое, будто злобная тварь намеревается выпрыгнуть из воды и вцепиться в чье-нибудь горло. Девушка покачала головой, и отражение ответило ей тем же.
— Жениться? — усмехнулась она, отвернувшись от купели. — Ха!
По проходу медленно пробиралась старуха, сжимая свечу в изуродованных артритом руках. Она уже собиралась занять место перед алтарем, но Тца быстро шагнула вперед, оттеснила женщину и распростерлась ниц под статуей Мадонны, раскинув руки в подражание распятию. Она слышала, как старуха, поворчав, пошла прочь. Ну и какое ей до этого дело? Тца первая пришла. Да и вообще, что здесь делать этой карге? Молиться за свою жизнь? Потребность Тиццаны куда как насущнее. Она будет просить о смерти.
Пусть Эмилио Фарсезе умрет, и ей тогда не придется выходить за него замуж!
Каменный пол был холодным. Она пролежала достаточно долго, чтобы продрогнуть; ну и пусть — ее страдания помогут исполниться молитве. Наконец девушка поднялась, зажгла свечу и направилась к выходу.
Давешняя старуха вдруг шагнула навстречу и тихо проговорила:
— Слишком поздно.
Тца рассмеялась, ткнув пальцем в Мадонну.
— Да, она вся измучилась!
Старуха ошарашено посмотрела ей вслед, а девушка, улыбаясь, вышла из церкви под лучи жаркого сентябрьского солнца. Впрочем, веселость тут же сползла с лица, когда Тца увидела у подножия лестницы группу молодых людей, столпившихся вокруг Коломбо. Они зло смеялись и пинали пса. У одного в руках была палка, и он тыкал животное в грудь.
Эмилио Фарсезе собственной персоной.
Низко надвинув широкие поля шляпы на лицо, девушка сбежала по ступеням.
— Оставьте его! — крикнула она.
— Почему это? Чертов пес зарычал на нас, добрых христиан, когда мы собрались войти в церковь.
Эмилио не думал убирать деревяшку, и за него это сделала Тца: схватила за конец и вырвала из руки молодого нахала.
— Эй! — закричал тот, дергая шест на себя. — И откуда у этого козопаса смелость связываться с Фарсезе?
— А кто сказал, что он пасет коз? — рассмеялся один из его приспешников.
— Это же ясно по вони. Фу! — Эмилио повернулся и сплюнул, едва не попав Тиццане на ногу.
— А кто сказал, что это он? — поинтересовался вкрадчивым тоном другой, глядя себе под ноги.
Все посмотрели на противника. В пылу борьбы за палку верхние пуговицы просторной куртки расстегнулись. Девушка подняла воротник.
— Пойдем, Коломбо, — позвала она и попыталась пройти через толпу парней, но не тут-то было.
— Так-так… Козопаска. Но воняет не меньше.
— Это не просто девчонка, Эмилио, — сказал парень, который держал Тиццану, не давая ей пройти.
Она перевела взгляд с руки на лицо, щедро разукрашенное сочащимися гноем прыщами, чуть косящие глаза, зубы, под странными углами выступающие изо рта. Девушка узнала его.
— Отпусти, Филиппи.
Раньше он был ее товарищем по играм, когда Тца еще жила в городе и когда они еще играли. Теперь же голову Филиппи Чезаре занимало совсем иное.
— И потерять возможность представить мою старинную приятельницу ее будущему мужу? Каким же другом я буду после этого для вас обоих, Тиццана Маркагги?
Тца обратила взор на Эмилио. Лицо его представляло полную противоположность Филиппи. Кожа была гладкая и безупречно чистая, цвета оливкового масла второго отжима. Угольно-черные волосы, густые и длинные, перехвачены сзади шелковым шнурком. Глубоко посаженные голубые глаза казались в таком обрамлении еще ярче. Зубы, идеально ровные, сверкали на солнце. Красивые черты, даже можно сказать — прекрасные. Просто модель для скульптора. Вот только их сильно искажало застывшее выражение глубочайшего ужаса.
Тца знала, как ей не повезло с внешностью, и все же из глаз хлынули слезы, уже во второй раз за день. Она бросилась прочь от церкви, низко склонив голову, чтобы насмешники не заподозрили ее в слабости. Девушка не оглядывалась, но, хотя и не могла их видеть, хорошо слышала глумливый хор.
— Гляньте, она даже бегает, как коза!
— А ты козел, Эмилио!
— Хорошо хоть ветер в другую сторону!
— Ничего, может, она помоется в первую брачную ночь.
Шутки и смех стихли, когда девушка свернула за угол, к тому же их заглушили ее рыдания.
В Сартене была башня, в разрушенных стенах которой Тца могла укрыться, если приходилось оставаться в городе на ночь. Строение никто не охранял, а развалившиеся ступени отпугивали большинство любопытствующих. Лишь самые ловкие да отчаявшиеся приходили сюда.
Закрыв глаза, девушка подставила лицо прохладному бризу. Грегорио, старый маццери, чье стадо паслось в соседней долине, — тот, кто поведал ей многие секреты, — научил и различать ветры, которые витают над островом. Дующий из Африки сирокко, что несет с собой запахи чистой тьмы. Мистраль, сухой ветер из Испании. Приходящий с востока левантинец, пахнущий пряностями. Грекаль, что рождался у берегов Ломбардии и некогда надувал паруса кораблей ее предков, последних в длинном ряду завоевателей, пришедших на остров. Но тот ветер, что она вдыхала сейчас, — он, пусть и несильно, остужал лицо, горящее от долгого бега и жгучего стыда, — этот ветер Грегорио называл трансмонтаном. Он дул с севера, проносясь над заснеженными вершинами острова, с других, далеких гор. Значит, лето скоро закончится. Это радовало девушку. Весной, летом и осенью она вместе со стадом без устали бродила по горам в поисках корма, присматривала за животными, охраняла их, принимала роды, растила детенышей, ставила их на ноги, доила коз, стригла, вычесывала камедь из их бород и делала из нее мирру. Все это был тяжелый труд. Зима же, чье наступление предвещал трансмонтан, полностью принадлежала Тиццане. В это время можно сидеть себе в убежище под надежной защитой каменных стен, когда рядом только Коломбо да иногда приходит поболтать Грегорио. И ни о чем не тревожиться в полнолуние. Охотиться с пращой на диких кабанов — по заснеженным горам днем, во снах по ночам. Затем вырезать на гранитных стенах свои дневные и ночные видения. На то, чтобы отобразить одно из последних, уйдет бо́льшая часть зимы — каштан в цвету и ее пастуший посох, поднимающийся из самой сердцевины.
