Эмпирическим путем она открыла, что удержать Ромиля от очередного приступа ужаса и тоски, когда он начинал горстями глотать таблетки, могут только бесконечные разговоры и работа. После первого знакомства в больнице она решила, что все не так уж плохо: Ромиль выписался и буквально на следующий день явился к ним с соседским визитом — принес бутылку хорошего вина и картину в подарок.
Они втроем чудесно посидели, поговорили, Ричард испытал огромное облегчение, когда услышал, что художник не бедствует — у него есть приличный счет в банке. (Когда имеешь дело с людьми искусства, очень важно, чтобы они сами в состоянии были оплачивать свои проблемы, иначе денег агента надолго не хватит.) Через пару дней они подписали агентское соглашение, и Глория строго-настрого запретила молодому человеку разбрасываться картинами. Все были довольны, и Ричард не стал делиться с партнершей своими сомнениями: ему все казалось, что художник относится к происходящему как к игре… или к серии увиденного в наркобреду мультика.
Однако Ричард и Глория не привыкли легко относиться к делам. Выяснив, что даже с теми полотнами, что хранились в спальне под кроватью и в шкафу, картин для выставки мало, Глория вытрясла из Ромиля названия некоторых гостиниц, где могли остаться его работы. Она велела ему творить, не покладая рук и кистей, а сама отправилась объезжать отели и через несколько дней вернулась с триумфом и выкупленными у хозяев отелей четырьмя работами. Домой она приехала радостная и довольная, привезла кучу еды из китайского ресторана. Расставила картины в гостиной, они с Ричардом обсудили, какую галерею могут заинтересовать такие вещи, прикинули стоимость, набросали рекламную статью в ближайший выпуск журнала…
А потом, проголодавшись, решили перекусить. Заботливая Глория отправилась к соседу, чтобы покормить творца шедевров и будущую знаменитость. И тут выяснилось, что художник пропал.
Дома Ромиля не оказалось, и трубку мобильного телефона он не брал. На третий день поисков и нервотрепки Глория и Ричард пожалели, что вообще связались с цыганом, даже поругались, обвиняя друг друга в непростительном легкомыслии. А потом он объявился на пороге, с удивлением и полнейшим равнодушием отмел их упреки и сказал, что работал. Ушел, чтобы не мешали. Но теперь они могут взглянуть на картину.
Глория лишилась речи, когда увидела полотно. Нельзя сказать, что вещь была неузнаваема; наоборот, странным образом стиль сохранился. Но куда-то делись яркие краски, цыганское буйство. Перед ними был плавящийся от жары город. Тусклая дымка размыла очертания зданий, обступивших площадь. Где-то там, в мареве перегретого воздуха, двигались люди и чудовища… впрочем, это, наверное, автобусы? То, что выглядело примостившейся на здании горгульей, вполне могло оказаться безобидной башенкой с часами. А по фронтону ближайшего здания стекали то ли слезы, то ли очертания колонн…
Потом, обсуждая увиденное с Ричардом, оба дилера сознались, что почувствовали духоту и жар, которыми дышало полотно.
— Мальчик гениален! — радостно сказал Ричард. — Но он псих. И с этим надо что-то делать.
Глория согласилась с очевидным и решила принимать меры. Само собой первым делом она попыталась пристроить Ромиля к психоаналитику. Ричард порекомендовал своего, отозвавшись о нем весьма лестно: милейший человек, прекрасный специалист. И время у него не так просто найти, просто сейчас один пациент переехал в Майами, и образовалось окно.
Ромиль, услышав про психоаналитика, насупился и идти не хотел. Глория уломала его, заболтала, отвезла к специалисту, проследила, как молодой человек вошел в кабинет, и с чувством выполненного долга отправилась по делам. И той же ночью Ромиль вышел из дома, купил у чужого наркодилера первую попавшуюся синтетическую дрянь и канул в дождливой мгле Чайнатауна, которую не могли рассеять даже мощные люминесцентные лампы. Глория два дня обзванивала все больницы, извела Ричарда, чуть не сошла с ума, а потом ей позвонила какая-то девица и с шепелявым китайским акцентом, спросила, не заберет ли она своего цыгана. Да, это в Чайнатауне. Нет, пусть лучше миссис сама приедет, потому что уходить Ромиль не хочет, а денег у него больше нет, и хозяин может просто выкинуть его на улицу, а там полно плохих людей.
Таксист, услышав адрес, отказался ехать в такой неблагополучный район, и Глории пришлось пообещать ему несусветные чаевые. Добравшись до нужного дома, она еще раз напомнила таксисту, что он обещал подождать, и нырнула в темный подъезд, где мерзко пахло чем-то кислым. Содрогаясь от отвращения, Глория нажала звонок, отозвавшийся в глубине квартиры мелодичным звоном колокольчиков. Она успела позвонить трижды, прежде чем дверь приоткрылась на длину цепочки, и в образовавшемся проеме замаячило сморщенное лицо старухи.
— Что тебе?
— Я приехала за Ромилем.
— Нет таких, — бабка попыталась закрыть дверь, но Глория ловко всунула ногу в щель. Она просто физически чувствовала, как крутится счетчик в машине таксиста… если он еще не плюнул на обещанные деньги и не сбежал. И эта безрадостная мысль придала женщине силы и нахальства.
— Как это нет? — крикнула она. — Мне звонила… какая-то девушка и дала этот адрес. Он здесь! Ну же, он молодой, смуглый, художник. Зовите его!
Старуха повернулась к Глории профилем (и стала еще больше похожа на ведьму) и заверещала что-то на китайском. Из глубины квартиры донесся слабый ответ. Ворча, старая китаянка сняла цепочку и распахнула дверь. Глории не хотелось входить в притон, но что было делать? Следуя за старухой, она прошла через несколько комнат, в одной из которых кто-то спал на диване, в другой одна девушка делала другой прическу. Здесь были все атрибуты того, что обыватели ассоциируют с бытом китайцев: расшитые халаты на женщинах, разноцветные фонарики и веера, ковры и статуэтки божков, а также одуряющий запах благовоний, которые курились тонкими дымками в каждой комнате.
Наконец она вошла в комнату, где увидела Ромиля. Художник лежал на низком ложе, перед ним на резном столике тихонько булькал кальян, а на ковре сидела маленькая китаянка в крошечной шелковой розовой комбинации. Сперва Глории показалось, что перед ней ребенок, девочка лет двенадцати, и она ужаснулась. Но, присмотревшись, решила, что девушке наверняка больше двадцати, а ощущение детскости создают хрупкость сложения и широко расставленные и какие-то безмятежные глаза.
— Я Миу, — прочирикала девушка. — Скоро придет новый клиент, а этот никак не уходит. Не хочу вызывать охрану, они могут побить. Забирайте его домой.
— Спасибо, — буркнула Глория, растерявшись. Одурманенного Ромиля ей пришлось практически тащить к машине. С другой стороны художника поддерживала Миу, которая даже не подумала накинуть что-нибудь из одежды, так и выскочила из подъезда в комбинашке. Больше всего Глорию пугали неподвижные лица мужчин, сидевших в чайной напротив. Ни один из них даже не шевельнулся, чтобы помочь.
Потом все понеслось по привычному сценарию: больница, капельницы, период затишья. Ромиль работал, послушно ходил на выставки, посещал музеи по составленной ею программе. А затем Глория заметила, как в нем стало нарастать напряжение. Он сделался беспокойным, работал все больше, а спал все меньше. Часто забывал поесть. Перестал выходить из дома. Холст на мольберте покрывался щедрыми мазками, создавая ту невероятно красочную объемность, которая завораживала зрителей. Глория почти физически чувствовала растущее напряжение и с ужасом понимала, что эта туго скрученная пружина вот-вот сорвется и Ромиля опять унесет мутной волной безумия. Вечером она зашла к нему, он сидел на полу, глядя на освещенную картину.
