– Ну, только не здесь. Может быть, поищем более Укромное местечко? – Он взглянул на часы. – Кстати, мы могли бы пообедать.
– Я никогда не обедаю, – заявил Амфортас.
– Тогда вы можете смотреть на меня. Пожалуйста, это очень важно.
Амфортас внимательно изучал его и колебался.
– Ну, хорошо, – наконец согласился он. – А нельзя ли поговорить у меня в кабинете?
– Я очень голоден.
– Тогда я сейчас оденусь.
Амфортас ушел и вскоре вернулся в своем синем свитере.
– Ну вот, я готов, – сказал он Киндерману. Тот посмотрел на свитер и заметил:
– Вы так замерзнете. Надо еще что-нибудь накинуть.
– Этого хватит.
– Нет-нет, оденьтесь потеплее. Я уже вижу заголовки завтрашних газет: «Невропатолог наповал сражен морозом. Неизвестный полный мужчина разыскивается для дачи показаний». Набросьте сверху какую-нибудь кофту. Чтобы стало совсем тепло. Иначе вина тяжким бременем обрушится на меня. А кроме того, вы, по-моему, не больно-то пышете здоровьем.
– Все в порядке, – тихо возразил Амфортас. – Но все равно спасибо вам за заботу. Киндерман казался удрученным:
– Ну, хорошо, – смирился он. – Во всяком случае, я вас предупреждал.
– И куда мы пойдем? Только не очень далеко.
– В «Могилку», – ответил Киндерман. – Ну, двинули.
Он ухватил врача под руку и вместе с ним направился к лифтам.
– Вам будет очень полезно поесть. Да и прогуляться по свежему воздуху тоже. Это улучшает цвет лица. А обед фигуре не повредит. Кстати, ваша матушка в курсе, что вы пропускаете обеды? Ну, хорошо, я уже понял, что вы очень упрямы. Это заметно. – Киндерман окинул взглядом врача. Что это, улыбка? Кто знает? «Да, трудный случай, очень трудный», – констатировал про себя лейтенант.
По дороге в «Могилку» Киндерман задавал бесчисленные вопросы о состоянии Дайера. Амфортас был занят своими мыслями и поэтому отвечал очень коротко или кивал. А то и просто отрицательно качал головой. Выходило, что такие симптомы, как у Дайера, в некоторых случаях действительно давали повод заподозрить мозговую опухоль, но у священника это, скорее всего, было связано с излишним напряжением и усталостью. Он очень много работал и переутомился.
– Переутомился? – удивленно воскликнул Киндерман, когда они уже входили в «Могилку». – Напряжение? Кто бы мог подумать? Да он же нынче как вареная лапша!
В «Могилке» столики были накрыты чистыми скатертями в красно-белую клетку, а за большой круглой дубовой стойкой подавали пиво в высоких стеклянных кружках. Стены украшали многочисленные гравюры, изображавшие сценки из прошлой жизни Джорджтауна. Народу было не так уж много, приближалось время ленча. Еще при входе Киндерман приметил уютный кабинет.
– Вон туда, – указал он, и скоро они уже сидели за небольшим столиком в нише.
– Я так голоден, – повторил Киндерман. Амфортас ничего не ответил. Он сложил на коленях руки и, склонив голову, молча уставился на них.
– Вы будете что-нибудь есть, доктор? Амфортас только покачал головой.
– Ну, что там насчет Дайера? – спросил он. – Что вы мне хотели рассказать?
Киндерман наклонился к нему и яростно прошептал:
– Не чините ему телевизор.
Амфортас удивленно посмотрел на Киндермана:
– Простите, не понял вас.
– Не чините ему телевизор. А то он все узнает.
– Что он узнает?
– Вы еще не слышали про убийство священника?
– Конечно, слышал, – сказал Амфортас.
– Этот священник был закадычным другом отца 'Дайера. И если вы почините телевизор, то он узнает об этом из новостей. И еще: не приносите ему газет, доктор. И запретите сестрам.
– И для этого вы привели меня сюда?
– Не будьте так жестоки, – упрекнул врача Киндерман. – У отца Дайера очень чувствительная душа. И в любом случае, пока человек лежит в больнице, лучше его не расстраивать.
– Но он уже знает.
Следователь остолбенел:
– Он знает?
– Да, мы с ним говорили об этом, – подтвердил Амфортас.
Следователь отвернулся и понимающе покачал головой.
– Как это похоже на него, – наконец заговорил Киндерман. – Он не хотел беспокоить меня, поэтому притворился, что абсолютно ничего не знает.
– Так зачем вы привели меня сюда, лейтенант? Киндерман повернулся к врачу. Амфортас пристально смотрел на него.
– Зачем я привел вас сюда? – смущенно пробормотал Киндерман. Он уставился на Амфортаса, стараясь выдержать этот вопрошающий взгляд, и щеки у него начали краснеть.
– Вот именно, зачем? Видимо, все-таки не для того, чтобы поговорить о неисправном телевизоре, – съязвил Амфортас.
– Да, я вам солгал, – выпалил вдруг следователь. Теперь у него пылало все лицо, он отвернулся и засмеялся: – От вас ничего не скроешь. Я не знаю, как мне сохранять полное спокойствие и невозмутимость. – Киндерман снова повернулся к Амфортасу и беспомощно вскинул над головой руки: – Да, я виновен. Я бесстыжий. Я солгал. Но я ничего не мог поделать с собой, доктор. Неведомые силы побороли меня. Я предлагал им пряник и уговаривал: «Подите прочь!», но они-то знали мою слабинку, поэтому не отступали и твердили: «Солги, иначе на обед ты получишь какой-нибудь дрянной бутербродик с ломтиком прокисшей дыни!»
– Надо было предложить им тако[8], тогда бы подействовало, – посоветовал Амфортас.
Киндерман от неожиданности опустил руки. Выражение лица Амфортаса нисколько не изменилось, оно по-прежнему сохраняло спокойствие, а глаза все так же пристально изучали Киндермана. Но ведь следователь только что своими ушами слышал его шутку.
– Да, и тако тоже, – неуверенно подхватил он.
– Ну, так чего же вы хотите? – осведомился Амфортас.
– Вы простили меня? Я бы хотел услышать от вас кое-что.
– О чем?
– О боли. Это просто сводит меня с ума. Отец Дайер говорил мне, что вы работаете в этой области, и что вы – настоящий специалист. Вы не возражаете? А чтобы затащить вас сюда и спокойненько поговорить, мне пришлось пойти на хитрость. Но теперь я страшно смущен и прошу вашего прощения. Доктор, вы ведь уже простили меня? Может быть, договоримся на условное отбывание наказания?
– Вам что-то причиняет постоянную боль? – поинтересовался Амфортас.
– Да, и это «что-то» называется Райан. Но сейчас я бы хотел поговорить не о нем.
