Книга Возмездие. Никогда не поздно - Михаил Нестеров

…Маевского и Биленкова разделял только столик в купе. Первый набирал вслепую какой-то текст, не отрывая взгляда от экрана лэптопа, второй смотрел на убегающий за окном пейзаж.

Юонг Ким лежала на верхней полке и читала «Хоббита» со «старыми картинками», на которых главный герой как две капли походил на актера Евгения Леонова. Изредка она посматривала на Андрея Маевского, чаще пытаясь разобрать набираемый им текст — но тщетно. Угол обзора этого миниатюрного компьютера был очень мал, как у банковского терминала, и даже если бы она сидела рядом с журналистом, не смогла бы разобрать ни слова. С такой же периодичностью она ловила на себе строгий и ревнивый, как у отца, взгляд Виктора Биленкова. Он не сумел «пересадить» Юонг на другую верхнюю полку: попутчица, лет пятидесяти пяти, ответила ему категорическим отказом, и сделала это в классическом стиле и сразу за всех: «Ехать будем согласно купленным билетам». И все — больше ее никто в этом купе не слышал. Только видели. Чаще всего — Биленков, когда не смотрел в окно или на Маевского, его он даже не пытался уговорить поменяться местами.

Когда Маевский отрывался от работы, а Юонг Ким от книги, взгляды их пересекались. Юонг легким кивком головы спрашивала: «Что он делает?» Андрей отвечал ей тоже мимикой: скосит глаза на окно — значит, Биленков любуется пейзажем, скрестит на груди руки и посмотрит прямо перед собой: «Сидит и смотрит на меня».

Клюет носом.

Вырубился. Спит.

Юонг забавляли эти немые сцены. У нее появился пусть не друг, но новый собеседник.

Журналист не был, что называется, мягкотелым — это по сравнению с Виктором, воином по сути, по складу ума и характеру. И тот, и другой были целеустремленными, но абсолютно разными людьми. И Юонг Ким вдруг поймала себя на мысли: сравнивая двух этих людей, она подсознательно выбирала между ними, но как-то неумело. Биленков — привычный, предсказуемый, Маевский… загадочный, что ли, малоизученный. Он — как коробка с сюрпризом, неизвестно, что выскочит из нее: чертенок с громким смехом или балерина под мелодию из «Щелкунчика». Маевского ей еще предстояло открыть, и в этом у него перед Виктором было преимущество.

И она изучала его — иногда продолжительным взглядом, забываясь и не таясь, опустив книгу. Он чувствовал ее взгляд, и ему становилось неуютно, как будто кто-то подсматривал через плечо, поэтому хмурил брови или морщил лоб. Ким подумала: «А можно одновременно наморщить лоб и нахмурить брови?» Она наморщилась, а брови ее поползли вверх, нахмурилась — и морщинки на лбу разгладились. И то, и другое сразу не получалось. В этот момент Маевский посмотрел на нее, и они дружно рассмеялись. Биленкову же было не до смеха, и вообще — не до них. Он крепко спал. Ревность утомила его, и он сделал правильный выбор, махнув на Маевского рукой и подумав об этом в свойственном для него ключе: «Кто я, а кто он».

Когда проводник выключил свет, и Юонг Ким, убрав книгу под подушку, вытянулась на своей полке, то вздрогнула от острого укола дежавю. Полка для нее превратилась в пол, а нависшая над ней багажная полка — в дно кровати. В груди стало тесно. Чье-то тело заслонило светлую полосу от пробившегося через дверь света. Только лица этого человека не разобрать: тонкий луч фонаря слепит девочку, оставляя неизвестного в тени. И вот он уходит, предупреждая жестом: «Молчи!» Его сменяет другой, и они горячо перешептываются. А вот третий отчетливо произносит: «Видел фильм: «Кажется, мы нашли бабки»?.. Несколько мешков. Это обалдеть можно!» Низкий, грудной голос, такой трудно забыть.

Ким нередко вспоминала этот самый яркий, самый обжигающий эпизод в ее жизни. И еще один, когда она впервые увидела Виктора Биленкова (женщина, которая пришла вместе с ним, не в счет). Взгляд у него был нежный, а голос грубоватый: «Юонг, ты можешь нам помочь. Мы хотим, чтобы ты поехала с нами и осталась у нас жить». Она спросила, будет ли у нее своя комната, и Виктор ответил: «Да». «Я согласна на ваше предложение», — сказала Ким. Может быть, она согласилась бы на любое другое, потому что в этой школе-интернате ей было неуютно, холодно, одиноко. Человек, который стал ее опекуном и которого она ни разу не назвала папой, тоже оказался одиноким, этаким бирюком, и заслуживал сочувствия и сострадания. В его доме поселились два одиночества, он и она, разнящиеся по возрасту, но одинаковые по состоянию, оттого, наверное, Ким не чувствовала разницы в возрасте (тут круг и замкнулся). И однажды поздно вечером она постучала в дверь его комнаты, вошла и легла рядом с ним. Случилось это накануне ее шестнадцатилетия. И после той ночи их жизнь поменялась. «Как будто мы переехали в другую жизнь», — поделился сравнением Виктор. Она ответила: «Да. Точно. Как будто переехали». «Ты передразниваешь меня?» Она ответила прямо: «Учусь у тебя». «То есть перенимаешь опыт? Ну, это другое дело». Так у них зародился свой собственный, неповторимый, оригинальный язык общения. А однажды Ким сказала: «Ты мне мать, отец и любовник. Ты прямо многорукий какой-то». Он не разговаривал с ней два дня, спал в другой комнате. Она пришла к нему на третью ночь. Он отвернулся к стенке: «Я не буду спать с тобой». «А под дулом пистолета будешь?» — ткнула она ему в затылок ствол «коровина», который обнаружила в тайнике, и взвела курок. Виктор повернулся к ней, и лицо его озарилось счастьем: «Ты будешь моим напарником! Я научу тебя стрелять». Так появилось агентство «Он и Она». Он обучил ее стрельбе, защитному вождению, приемам самообороны и действительно казался многоруким божеством с неиссякаемой энергией.

Однажды Ким прямо спросила его: «Почему из сотни детей в интернате ты выбрал меня?» Он ответил: «Потому что среди пластмассовых кукол была только одна фарфоровая фигурка»…

Биленкову хорошо спалось под стук колес. Он не проснулся, когда дверь купе открылась, выпуская Юонг, а потом и Андрея Маевского.

Они стояли в коридоре, глядя в окно, и Юонг спросила:

— Ты женат?

— Был когда-то. Я журналист и больше всего в жизни ценю свободу.

— Да, я что-то слышала о вашем помешательстве на свободе слова, — с легкой иронией заметила она.

— Сейчас я говорю о независимости. Брачные узы — это кандалы для человека моего склада. Мне бы не помешала, к примеру, моя мать, если бы мы жили в одной квартире.