Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
Я призывал кладоискателей к обретению чувства реальности, предлагал братцу деньги на открытие любого рода бизнеса – однако тщетно! Меня не слышали. Глаза компаньонов застил безумный азарт, их разговоры отныне состояли из сплошных мореходных терминов и, блуждая вокруг меня живыми укорами, они нудно и тошно канючили о необходимой им – естественно! – солидарности.
Чекист, отлучившись в город, вернулся с компьютерной распечаткой немецких военных карт Атлантики и с данными, касающимися подводной лодки, считавшейся с апреля сорок пятого пропавшей без вести. Связи в определенных ведомствах у него, чувствовалось, были серьезные.
Передо мной вывалили внушительный ворох бумаг, полученных из немецких и английских военных архивов – бумаг, вполне способных, будучи сброшюрованными, составить солидную и детальную диссертацию по подводному флоту херра Дёница, преемника фюрера, чинно-благородно скончавшегося в одна тысяча восьмидесятом году на заслуженной адмиральской пенсии.
Из материалов следовало, что за годы войны в Германии было построено 1162 подводные лодки различных классов, из которых потоплено 783 и две захвачены в плен. Из сорокатысячного личного состава подводников погибло три четверти, а пять тысяч взято в плен. Сам Карл Дёниц потерял в море двоих своих сыновей – офицеров-подводников и племянника. Потери же союзников были выше: две тысячи судов и около ста тысяч моряков.
Из статистики выглядывала жутковатая мясорубка не столь и отдаленных лет, кстати. Что тут сказать?
Не на радость в этот мир человек приходит, но на скорбь. Так, наверное.
Я тянул резину вялого несоглашательства еще пару дней, а когда уже твердо определился с отказом, Сергей, в очередной раз прикативший под вечер из города, молча положил на стол четыре паспорта, среди которых находился и мой – видимо, переданный чекисту снюхавшимся с ним папаней.
Раскрыв паспорт, я узрел в нем выданную консульством Испании зелененькую визу стран Содружества.
– Ну?! – нависла надо мной яро пиратская троица.
И я устало отмахнулся:
– Хрен с вами! Втянули в аферу в конце концов!..
– В конце концов – отдать концы! – скаламбурил Володя, накануне смертельно разругавшийся с женой, протестовавшей против внезапной разлуки с супругом.
– Смотри, потеряешь бабу, – предостерег я братца.
– Я ей сказал, деньги еду зарабатывать, через месяц-другой замок куплю… На берегу моря.
– Поверила?
– А ты бы?..
– Собираться давайте! – подал нетерпеливый голос папаня.
Средством доставки нас на Канарские острова был избран мой «мерседес». Как убедил меня Сергей, на месте машину все равно пришлось бы покупать, а пересечение границы России через кордоны в аэропортах было чревато для нас вероятными неприятностями. Прозрачные же белорусские рубежи легко миновались через известные контрразведчику проселки.
Ранним утром, сдав Вовкиному корешку – личности тертой и битой – на ответственное хранение люберецкую виллу с ее опасным зоопарком, мы тронулись в путь. Замечу, что фамилия кореша соответствовала его облику: Кровопусков. Имя же было мягкое, лирическое: Федя.
Когда широкая лента Минского шоссе потянулась мимо заснеженного леса, перемежаемого подмосковными деревушками, я неожиданно для себя расхохотался, с каким-то облегчением осознав, что тягостный осадок на душе – осадок прежней бытовой и рабочей обязаловки – истаял, смененный чувством свободы и подлинной жизни – покуда неизвестной, загадочной, но уже одним этим чарующе настоящей!
– У тебя истерика? – спросил Сергей.
– Нет, – ответил я. – Опьянение кислородом романтики. Вы надышали.
– Ну, наконец-то! – блаженно жмурясь, отозвался папаня. – Проняло парня!
Вечером мы уже дремали в машине, стоявшей в очереди на пропускном пункте города Бреста.
Дремали, впрочем, недолго: Сергей, обнаружив знакомого таможенника, скоренько организовал нам беспрепятственный проезд на польскую территорию, где все произошло без задержек: в салон, дыша перегаром, заглянула рожа цвета парной говядины с обвислыми соломенными усами, на лбу которой на всех языках мира читались слова «коррупция» и «взятка»; рожа с подчеркнуто-фальшивой интонацией забубнила нечто о необходимости досмотра, но, получив бутыль «Абсолюта», ретировалась.
Отоспавшийся Сергей сменил меня за рулем, и проснулись мы в рассветных сумерках возле немецкой границы, где, изучив наши паспорта, офицер потребовал открыть для досмотра багажник.
Узрев акваланги, компактный компрессор и гидрокостюмы с ластами, офицер обомлел.
– Куда вы едете? – спросил он, морща лоб и еще раз пролистывая наши паспорта. – Зачем вам… – Затем в невнятном контексте мне послышалось слово «диверсанты».
Но тут в дело вступил папаша, на отменном немецком языке поведав опешившему официальному лицу о своем прошлом ветерана вермахта, о розысках сгинувших в водах Атлантики сослуживцах, и подозрительность обступившей нашу машину пограничной стражи сменилась уважительным восхищением.
Нам даже не удосужились поставить в паспорта соответствующие отметки, доверительно объяснив, что таким образом действия наших виз продлеваются на значительный срок.
Передохнуть мы решили в Берлине, куда приехали в обеденное время.
В Берлине жил мой флотский дружок Вася, съехавший из Страны Советов еще на первых этапах становления российского капитализма, во времена кооперативной вакханалии и начала появления прорех в железном занавесе. Причина съезда – поиски лучшей доли в волшебных заграничных далях, где наверняка способны оценить его дар непризнанного отчизной живописца-модерниста.
На Запад, а точнее – в Америку, Вася прибыл с ворохом своих полотен, беспрепятственно допущенных к вывозу.
Взглянув на произведения, таможенники даже помогли Васе с их погрузкой в сдаваемый пассажирами багаж.
Помимо личных шедевров, Вася вывозил из страны скромный портфельчик с туалетными принадлежностями и сто сэкономленных долларов, полагая, что на первых порах данной суммы ему хватит с избытком. Получение же какой-нибудь шнобелевской премии, закрывающей все материальные проблемы, он полагал делом решенным и, несомненно, скорым.
По прибытии в Нью-Йорк Вася уверенно отправился на русскоязычный Брайтон-Бич, к заждавшимся его признанию и спонсорской помощи в виде пищи и крова, однако прагматическое, категорически несклонное к благотворительности народонаселение, водящееся в данной местности, шарахалось от нищего живописца, как от чумного, и только самый добрый человек на Брайтоне – румынский эмигрант, сидевший в будке местной Союзпечати, оказал Васе неслыханную – по тамошним меркам – услугу, приняв на хранение его полотна.
Первую ночь переселенец провел в сабвее, путешествуя туда-сюда по маршруту «Бруклин-Бронкс» в течение долгой ночи.
С утра, сполоснув лицо океанской водичкой, он снова шатался по Брайтону, уже лихорадочно отыскивая хоть какую-нибудь работенку, но предложение не рождало ни малейшего спроса, и ночлег в сабвее пришлось повторить.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
