Полковник устремил на него изучающий взгляд.
— С чего это египтянин интересуется тем, что является внутренним делом Элама?
Симеркет рассказал ему, как египетский посол отправил на плантацию Найю и Рэми. Он упомянул также о том, что египетский фараон весьма заинтересован в том, чтобы их найти, благоразумно умолчав об обещании солидного вознаграждения.
Но Шепак лишь покачал головой:
— Напрасно вы сюда приехали. Все погибли. Резня была жестокой, даже по исинским меркам.
Как странно слышать это от человека, украсившего свой шлем несколькими пальцами и фаллосами, отрезанными у врагов, подумал Симеркет.
— И все же одного они оставили в живых! — возразил он.
— Вы имеете в виду принцессу?
— Нет, не ее…
— Вы ошибаетесь!
— У меня есть доказательство.
Симеркет запустил руку в кожаный мешок и, достав письмо Рэми, положил этот кусок пальмовой коры на стол перед полковником.
— Это письмо пришло фараону от мальчика, о котором я вам говорил — Рэми, — с просьбой спасти его. — Он указал на знаки. — Здесь говорится, что на него напали исины. Мы узнали, что он получил ранение в голову на плантации к северо-западу от Вавилона — как оказалось, в том же месте, где напали на принца и принцессу. Возможно, парень уже мертв — но он был жив, когда писал это.
— Клянусь шестьюдесятью тысячами вавилонских богов! — воскликнул Шепак, охваченный сильным волнением. — Мы бы очень хотели встретиться с этим Рэми. Если бы он мог рассказать нам, что случилось с принцессой…
— Я надеялся, что вы, эламцы, нашли его.
Шепак поднялся и начал ходить по палатке.
— Постарайтесь сами найти что-нибудь в этой сумасшедшей стране. Как только тебе кажется, что ты что-то нашел, так оказывается, что этого там нет.
— Я тоже это заметил.
— Что еще вы можете мне сказать?
— Разве что только это: я сам разговаривал с исинами…
Шепак перебил его, грубо выругавшись.
— Вы действительно с ними встречались?
— Пока я плыл по реке, мне попадалась парочка… — Интуиция подсказала ему — не стоит упоминать о том, что встречу организовал Мардук. — Они сказали, что не причастны к тем событиям.
— Египтянин, — вскричал Шепак, — ты меня поражаешь: кто же сам признается в подобном? И кто, как не они, мог это сделать? Я предложил награду каждому, кто может поймать исина и привести его ко мне живым, но она лежит целехонька, хотя исинов в Вавилоне все больше…
— Что вы имеете в виду?
— Мы получили сообщения о том, что несколько дней назад в город ухитрился проникнуть Наследник исинов — вместе с большим числом своих людей.
Это объясняло дополнительные отряды эламцев на крепостных валах.
— Мы ожидаем нападения в любой момент, — продолжал Шепак. — Они захотят помешать Кутиру взять руку Бел-Мардука на празднике на следующей неделе, потому что, если он возьмет ее, это будет означать, что небеса благоприятствуют его притязаниям на власть. Эти темноголовые очень отсталые, знаете ли, очень суеверные. — Шепак сел, наклонившись вперед, и уставился на Симеркета. — И вы поверили исинам, когда они сказали вам, что не имеют никакого отношения к разбою?
— Моя профессия не позволяет мне всем верить, — уклончиво ответил Симеркет.
— Но если бы вам пришлось решать…
Симеркет пожал плечами:
— Не знаю. Если они это сделали, то почему не хвастают этим? И если принцесса у них, то, я думаю, вы уже услышали бы их требования…
Шепак откинул полу палатки и выглянул во двор, залитый палящим солнцем.
— Зачем ты пришел ко мне, египтянин? Чего ты хочешь?
— Я хочу поехать на эту плантацию. Хочу сам увидеть, что там произошло.
Шепак с сомнением покачал головой:
— Ты ничего не найдешь. Мы все там обыскали.
— Я не обыскивал.
С минуту Шепак молча смотрел на него. Затем резко встал и сорвал с деревянной жерди свой наводящий ужас, изукрашенный трофеями шлем.
— Ладно. Я сам отвезу вас туда. Возможно, вы найдете что-нибудь, что проглядели мои люди!
Симеркет взглянул на Шепака в изумлении: тот надевал пурпурную мантию командующего.
— Но ведь… — начал Симеркет и оборвал себя.
— В чем дело? — обернулся к нему Шепак.
— Зачем надевать красный плащ? Это же такая соблазнительная мишень!
— На это я и надеюсь, — печально пробормотал полковник.
Шепак повел Симеркета к конюшням и приказал оседлать двух лошадей. Симеркет оценил их красоту, силу, грацию — но при этом старался держаться как можно дальше от морд и копыт. Вообще-то, признался он Шепаку, он предпочел бы, где возможно, ехать на спокойном маленьком ослике. Ему говорили, что контакт у него с ослами — поистине поразительный…
Шепак снисходительно посмотрел на него.
— Осел? До того места, куда мы едем, почти двадцать лиг. Мы не можем терять время.
Тогда Симеркет предложил: раз так, не лучше ли им будет ехать вдвоем на одной лошади? Но эламский полковник отверг и эту идею.
— Слишком опасно, — твердо заявил он. — Если кто-то за мной поскачет, то убьют и тебя.
Симеркет с неохотой позволил конюху помочь ему вскарабкаться на пыльную черную лошадь, которая, как заверили его эламские конюхи, была смирнее домашнего кролика. И хотя животное тащилось по вавилонской земле вполне благодушно, Симеркету делалось не по себе, когда она косила глазом назад, дабы взглянуть на болвана, что ею правил. Но кобыла была заслуженным ветераном многих войн, повидала всяких наездников и делала все возможное, чтобы не дать Симеркету свалиться наземь. Хотя и сохраняя осторожность, скоро он смог выпрямиться и дышать ровно.
Всю дорогу до ворот Иштар Шепак ехал примерно на пятьдесят шагов впереди Симеркета, так, чтобы ни один из исинских убийц не заподозрил, что они вместе. И только когда они достигли пустынной местности вдали от города, Шепак придержал свою лошадь, позволяя Симеркету догнать его.
— Давай прибавим ходу, — предложил он и, щелкнув языком, пустил лошадь в неспешный галоп.
Где-то после полудня они достигли области с длинной полосой вспаханных полей. На пересечении с другой дорогой им открылась деревня. Причудливые дома и амбары под круглыми крышами из сухого тростника, зацементированными битумом, навеяли Симеркету сравнение их с грибами.
Дети при виде их прекратили свои игры и смотрели на чужестранцев, прижавишсь к матерям. Симеркет решил, что надо потом вернуться и расспросить здешних жителей без полковника.
По мере приближения к плантации Симеркету делалось все более не по себе. Во рту у него пересохло. Все казалось ему странно знакомым — ровная коричневая земля; поблескивающий вдали, мерцающий Евфрат; высокие уцелевшие стены приближающегося к ним поместья. Затем, вздрогнув от ужаса, он понял, что этот зловещий пейзаж был точь-в-точь таким, какой снился ему в ночных кошмарах — в тех, в которых он видел Найю, гибнущую у него на глазах.
