депрессивного преподавателя. Он немного сутулится и держит руки в карманах. Исподлобья смотрит на козу рядом с собой.
– Займемся любовью? – тихо говорит она.
– Что?
– Заварка у тебя есть?
– Мы ведь обсуждали это.
– Тогда кофе.
– Ладно, тогда заварка есть. И вафли. Не распакованные пока, в целлофане – руки не дошли.
Они смотрят друг на друга.
– Ну, открой квартиру тогда, – говорит ему коза, слегка качнув рукой в его сторону.
Заходят в прихожую. Звонок. Коза достает телефон из кармана куртки, отвечает.
– Водку буду пить сейчас и травку курить. С мальчиком, да. А потом мы сексом займемся. Не отвлекай, мам, – и нажимает «отбой».
– Дай мне трубку.
– Зачем? Я уже отключила.
– Давно не говорил с мамой.
– С моей?
– С твоей вообще не говорил, со своей – давно.
– Почему?
– Кажется, она не знает, что у нее есть сын. А твоя знает?
– У моей нет сына. Так что, значит, нет, тоже не знает.
Вадим сосредоточенно смотрит в видоискатель. Договорились со Ское снять сцену одним неразрывным кадром. Надо, чтобы рука не дрожала, но она слегка подрагивает. Вадим осторожно перекладывает камеру в другую руку, не прекращая запись.
Они стоят напротив и смотрят друг на друга долгие две секунды.
– Ты говорила про заварку. Хочешь, залью ее кипятком для тебя?
– Хочу поцеловать, – тихо говорит коза, и Ское не помнит, есть ли такие слова в сценарии, но прекрасно помнит, как то же самое она говорила ему у дверей общежития.
Пауза.
– Хочешь поцеловать своей козой? – он показывает на маску.
– Хочу поцеловать твоё лицо.
– Не боишься снять маску?
– Боюсь, – честно признаёт Маша, потому что она и вправду боится. Ее руки начинают предательски трястись, как всегда во время сильного волнения.
Он тянет руку к маске, коза отступает на шаг. Он снова тянет, она снова отступает.
– Не снимай, – просит она, и Ское слышит в ее голосе мольбу к нему лично, не к его герою. Голос хриплый, почти надрывный. – Хочешь, я прочту тебе стихи? Только не снимай маску.
Что-то знакомое почудилось Ское в этой просьбе. Когда-то он уже слышал такое, но маску все равно снял. Когда-то давно. Они стояли на лестнице. Волосы у нее были синие.
Ское протягивает руку и одним движением сдвигает маску козы с лица девушки. И долгие пять секунд глядит в ее лицо.
– Шершавое сердце саднит, на теплом ветру теребя ванильного неба бисквит. Я встречу тебя, – говорит она тихо. По щеке катится слеза.
Он почти не дышит. Он ошибся. Да и как он мог поверить? Он вспоминает, что ведь видел ее карие глаза в прорезях маски. У Ники не карие, у Ники глаза голубые.
– Карина… родители знают, что ты здесь? – самое глупое, что можно сказать. Но Ское говорит именно это. Он напрочь забывает, что идет съемка. Что это последняя сцена его фильма. Что в его фильме нечаянно оказалась Карина. Без музыки и со слезами на глазах.
Она резко подается вперед и целует Ское. Быстро, едва касаясь – и, так же быстро и едва касаясь ногами пола, убегает из квартиры.
Ское остается. Его лицо крупным планом. Он прикрывает глаза на несколько секунд, видит темноту – и фильм окончен.
Вадим выключает камеру.
78
– Теперь те цветы в синем целлофане, что ты мне подарил, завянут в одиночестве. Я звоню из аэропорта. Извини, что так убежала. Надеюсь, сцена удалась с первого дубля, иначе переснять ее не получится. У меня самолет через полтора часа, – доносится до уха Ское хриплый голос.
– Карина…
– Голос у меня такой, потому что я два часа кричала на папу, чтобы он отпустил меня к тебе. Сорвала. Хотела помочь со съемками, но в итоге ходила в маске козы и несла всякую чушь, потому что…
– Ты мне очень помогла, Карина. Спасибо.
– …потому что ты мне нравишься. А я тебе нет.
– Не говори так.
– Те стихи, что я писала на стене и декламировала в клубе масок, – о тебе. «Не люблю твое имя нескончаемо длинное». Не знаю, почему я так сочинила, твое имя не длинное. И глаза у тебя не карие и не синие. Хотя карими глаза становятся…
– Когда смотрят на листву.
– А синими…
– Когда смотрят в небо.
– Нет. Когда человек влюблен.
– Ну и это тоже. Карина…
– Когда вернешься в Москву, обязательно приходи к нам в гости. Папа тебя очень ценит, а я, так уж и быть, не рассыплюсь только от того, что снова тебя увижу. Прости за поцелуй, он был непрошеный и куцый.
– За поцелуи не извиняются.
– Ское! – у нее вырывается хриплый крик, а за ним такая же хриплая, простуженная тишина. Подавив тишину, она шепотом произносит: – Найди свою музыку. Она должна звучать в финале.
– Найду, – говорит Ское, и связь обрывается – то ли по желанию Карины, то ли просто так.
79
– Кристина учится в консерватории. Если хочешь, я спрошу, есть ли у них композиторы. Там же, наверное, учат на них?
– Не надо.
– Где собираешься взять музыку? Или оставишь так? Помню, ты говорил, что тишина тоже звучит и часто передает эмоции лучше музыки.
– Но не в этом фильме.
Ское задумался ненадолго, а потом сказал:
– Позвони Кристине. Если она в консерватории, мы придем к ней.
– Вот это другое дело, – обрадовался Вадим и достал телефон.
80
Кристина оказалась в консерватории. Она отпросилась с пары, чтобы встретить ребят у входа.
– Они со мной, это абитуриенты, – сказала Кристина охраннику и повела ребят в консерваторский холл. Там она остановилась и повернулась к Вадиму.
– Это у него к тебе дело, – сказал он ей и показал на Ское.
– Да, Кристина. Мне нужно пианино.
– Пианино? – удивилась девушка.
– Поиграть немного.
– Ты что, умеешь играть? – в свою очередь удивился Вадим.
– Нет.
– Тогда зачем тебе пианино? – спросила Кристина.
– Чтобы сочинить музыку к фильму.
Кристина округлила глаза.
– Как же тебе удастся, если ты не умеешь играть? Знаешь ноты хотя бы?
– Ноты знаю. Я два года пел в хоре. И как играть знаю. Иоганн Себастьян Бах говорил, что нужно всего лишь нажимать нужную клавишу в нужный момент. Думаю, справлюсь.
Кристина усмехнулась.
– Ладно, идем.
Возле холла располагалась маленькая комнатка, в которой за столом сидела старушка. Рядом с ней на стенде с множеством маленьких крючков висели ключи от кабинетов. Кристина вежливо поздоровалась со старушкой и попросила ключ от какого-нибудь кабинета для пианистов.
– А кто тут пианист? – подозрительно спросила старушка.
Кристина и Вадим с двух сторон показали на Ское:
– Он.
Старушка оглядела Ское с головы до ног и не нашла что возразить. Через несколько минут он открыл крышку черного лакированного инструмента.
81
В кабинете было две двери – для лучшей звукоизоляции, но из-за своего глубоко старческого возраста они ссохлись, скукожились и не могли закрыться плотно. Из коридора доносились разрозненные звуки, прилетавшие из соседних кабинетов, в которых, по-видимому, были такие же древние двери.
Какофония неподходящих друг другу звуков вдохновляла Ское. Он вообще любил все неподходящее. Вспомнились рисунки,
