Затем мы все-таки расставляем фигуры на доске (я не смог ему противиться). Но партия получается совершенно несерьезной, больше разговоров, чем игры. Приглушенным вдохновенным басом Стожил продолжает свой монолог. И в какой-то момент (Бог знает в какой связи) речь снова заходит о Коле, юном истребителе немцев, который в конце войны сошел с ума.
– Я тебе уже говорил, он разработал не знаю сколько способов убийства. Беременная баба, детская колясочка – об этом я уже рассказывал; но он и спал с некоторыми офицерами (у немцев не только офицеры СД любили хорошеньких мальчиков!). Он был еще большой мастер по несчастным случаям: на стройке, допустим, что-нибудь тяжелое падает с лесов, или колесо у машины отваливается на полном ходу – такие вот штуки. И обычно смерть казалась случайной, непредсказуемой – виновато невезение, как говорят у вас, французов. Два офицера, с которыми он спал, не скрываясь (такой балканский Лорензаччо[20]), умерли вроде бы от инфаркта. Никаких следов – ни яда, ни насилия. И заметь: другие офицеры заступились за него перед гестапо. Они почти все на него клали глаз и тем самым подготавливали собственную смерть. Должно быть, они об этом смутно догадывались, потому что в шутку прозвали его Leidenschaftsgefahr.
– Переведи.
– «Риск страсти». Очень, как видишь, по-немецки, по-гейдельбергски. И мало-помалу он стал таким ангелическим воплощением смерти. Даже для наших: мы побаивались смотреть ему в глаза. Думаю, что это тоже помогло ему свихнуться.
Воплощением смерти… И снова у меня перед глазами на секунду возникает маленькая темная фотография: напряженные мускулы Леонара, заостренный блестящий череп и ноги мертвого ребенка… И я спрашиваю:
– А взрывчаткой он никогда не пользовался?
– Почему, работал иногда и с бомбами. Старая революционная традиция.
– Значит, убивал и случайных, ни в чем не повинных людей?
– Никогда. Это у него был пунктик. Он разработал систему направленного действия – ее потом усовершенствовали американцы и русские.
– Бомбу направленного действия?
– Принцип, в общем, простой: как можно больше грохота, а эффект строго ограниченный. Громкий взрыв, который выбрасывает заряд осколков только в определенном направлении.
– А смысл в чем?
– Создать впечатление теракта без точного адреса, тогда как на самом деле жертва выбрана заранее. При расследовании первое, что приходит на ум, это случайность. С тем же успехом там мог оказаться ты или я, а то и целая куча людей, учитывая то, какой был грохот. Он так ликвидировал главным образом своих, югославов, которые сотрудничали с немцами. Убивал на улице или в каком-нибудь людном месте.
Стожил задумывается над очередным ходом, а потом добавляет тоном опытного игрока:
– И если хочешь знать мое мнение, тип, который действует у нас в Магазине, работает именно так.
25
Допустим. Допустим, что парень, который подкладывает бомбы, убивает не кого попало, а по выбору. Полиция же считает что имеет дело с сумасшедшим, убивающим без разбору, и только по счастливой случайности число жертв среди покупателей невелико. Один раз, правда, погибли двое, а не один. Ладно. Предположим, значит, что легавые идут по ложному следу, ищут психа, которому все равно, кого замочить. Хотя их лаборатории должны были провести экспертизу… Допустим, однако, что они не пришли ни к какому определенному выводу насчет этих бомб. Спрашивается: 1) Если убийца знает своих клиентов и устраняет их одного за другим, почему он это делает только в Магазине? Возражение: может, он ликвидирует их еще где-нибудь, а ты просто не в курсе. Согласен, но маловероятно: четверо убитых в одном и том же месте делают эту гипотезу сомнительной. 2) Если убийца знает своих клиентов, со своей стороны знают ли они друг друга? Возможно. 3) Но если эти потенциальные трупы знакомы друг с другом, почему они упорно таскаются за покупками в Магазин? Я бы, например, вряд ли пошел в такое место, где до этого уложили троих моих корешей. Вывод: жертвы друг друга не знают, а убийца знает их всех по отдельности. (Надо же, какие обширные и разнообразные связи у этого парня! Есть чему позавидовать!) Так, хорошо. Но в таком случае надо вернуться к первому вопросу: почему он их убивает только в помещении Магазина? Почему не в постели, не на перекрестке перед светофором, не у парикмахера? На этот вопрос пока ответа нет. Переходим в таком случае к вопросу номер 4: как он исхитряется пронести свои хлопушки в Магазин, где менты шмонают вас днем и патрулируют ночью? Не говоря уже о часовом Стожилковиче. Ответ? Нет ответа. Ладно, тогда вопрос номер 5: Я-ТО ТУТ ПРИ ЧЕМ? Потому что факт налицо: каждый раз я оказываюсь на месте взрыва. И каждый раз остаюсь цел и невредим. От этого сразу мороз по коже, вопросы 1, 2 и 3 снимаются, и приходится вернуться к рабочей гипотезе комиссара Аннелиза: убийца не знает никого из своих жертв, но имеет зуб только на меня и хочет пришить все это дело мне. Значит, он следит за мной с утра до вечера и при каждом удобном случае – бум! – взрывает кого-то, кто стоит рядом. Но если я ему так не по нраву, что он хочет повесить на меня целых четыре трупа, не проще ли убрать непосредственно меня? Это было бы еще похлеще, нет? И с другой стороны, кто он, этот тип? На этот счет моя память молчит как зарезанная. Ни малейшего намека на догадку. И снова возврат к вопросу number one: почему ему так хочется скомпрометировать меня только в помещении Магазина? Почему люди не падают на улице при встрече со мной, почему не взлетают на воздух те, что сели рядом в вагоне метро? Нет, все только в Магазине. Но если это связано с моей работой, значит, стоит мне уйти, как бойня прекратится? И сразу вопрос номер 6: почему дивизионный комиссар Аннелиз позволяет мне дышать этим кислородом? Только ради удовольствия переиграть такого сильного противника на его поле? Что ж, возможно. Он из породы хладнокровных энтузиастов, комиссар Аннелиз. Ему бросили вызов, он его принял. Тем более что своей шкурой он не рискует. Итак, разыгрывается матч между добром и злом на высшем уровне. Пока что зло ведет со счетом четыре ноль.
Такие вот вопросы задает себе Бенжамен Люпен, он же Шерлок Малоссен, он же я, задумчиво стягивая штаны. Несмотря на запах Джулиуса Длинный Язык, в комнате еще чувствуется аромат тети Джулии. («У тебя врожденное чувство семьи, Бенжамен; ты влюблен в свою младшую сестру Клару с самого ее рождения, но поскольку твоя мораль запрещает кровосмешение, ты спишь с другой, которую называешь тетей».) Ее аромат плавает в воздухе, и я улыбаюсь. («Что стало бы с миром, если бы ты перестала его объяснять, тетя Джулия?») Джулиус следит меланхолическим взглядом за всеми этапами моего одинокого стриптиза. Он лежит на полу у кровати. С некоторых пор он больше не бросается мне на грудь при встрече, не прыгает по комнате, когда заходит речь о совместной прогулке, и тщательно обнюхивает свою похлебку перед тем, как приняться за еду. На все сущее он смотрит взглядом, исполненным мудрости. Во время своего вояжа в страну эпилептиков он встретил Достоевского, и Федор Михайлович ему все объяснил. С тех пор старина Джулиус играет в зрелость. Это производит странное впечатление, тем более что высунутый язык придает ему вполне ребяческий вид. Но как он воняет при этом! Быть может, удастся воспользоваться его новоприобретенной мудростью, чтобы научить его мыться?
