пару глотков и почувствовав тепло, что спускается от груди к животу, прикрываю глаза, вспоминая. — Мне было больно и плохо. Один из тех моментов, когда сон начинается из ничего, просто вспышкой я оказываюсь в каком-то чудовищно огромном, беспросветно темном поле. Противная морось делает мою кожу мокрой и почему-то липкой. Босые ноги сковывает боль от кровоточащих порезов, которые жгутся, словно я бегу по углям, а не грязной смоченной дождем траве. И вот так одна, в изорванном платье, растрепанная и испуганная, словно за мной гонится сам дьявол — я бегу. Не понимая, куда и зачем. Мне просто страшно и больно, а еще одиноко. И в голове бьется мысль, что если я остановлюсь или останусь одна — умру. И вдруг появляется он.
— Джеймс, — выдыхает, выпуская дым между накрашенных губ.
— Почему ты думаешь, что именно он? — Спрашиваю, не опровергая, ведь она действительно права. И ее проницательность травмирует и чутка, самую малость, пугает.
— Первый и самый сильный триггер. Психика всегда вот такими метафорами намекает, от чего стоило бы избавиться в первую же очередь. Или наоборот сберечь.
— Джеймс, — выдыхаю ей в тон. — Я увидела его, что-то внутри загорелось так сильно и ярко, потянувшись к нему навстречу, вместе с моими руками, но как только наши пальцы соприкоснулись… он просто исчез.
— И ты решила, что это — знак, будто ты сможешь избавиться от него навсегда? — Ожидая, что она согласится — я, опешив, замолкаю, выслушивая ровно противоположное.
— Разве не в этом смысл? Убрать травматичные отношения, а, следовательно, и человека.
— Ты не сможешь убрать всех людей из своей жизни. Тебе нужно изменить свое к ним отношение. А начать нужно с понимания, что конкретно ты чувствуешь и к кому.
— Возможно ли любить троих одновременно?
— Ты мне скажи, — озадачена ли я ответом? Увы, но нет. Ванесса способна перевернуть мои взгляды вверх дном. Ткнуть в ошибки, высмеять принцип, но поддержать абсолютное безумие. Она шокирует пониманием, обескураживает бесчувственностью, привязывает честностью и прямотой.
— И ты поверишь?
— А я здесь для этого?
— Нет, — и это правда. Потому что ее вера в мои чувства и мысли — спасательный круг в огромном океане, который промораживает свои холодом до костей. Ее вера меня не спасет, лишь немного отсрочит неизбежное. Спасти себя я должна сама, а значит плыть, только тогда… когда я начну двигаться к берегу, возможно, дам себе шанс выжить. — Джеймс исчез.
— И это было больно?
— Безумно. Какое-то время я не могла дышать, но почему-то двигалась все равно вперед. Не пытаясь снова его отыскать — мучаясь, захлебываясь этой черной, как смола болью, что стекала слезами из глаз. Но я бежала вперед. Пока не врезалась, словно в мягкую, полупрозрачную стену…
— Филипп.
— Да, — киваю. — Фил. И он смотрел своими синими, огромными, такими красивыми глазами, которые топили в себе, возвышали до небес, сбрасывали обратно на землю. Они ранили, полосовали, будто стеклом, вскрывали мне раны, глядя с любовью и такой же отзеркаленной болью. А после его подхватило вихрем, смерчем, огромным порывом, который бросил меня наземь в грязь, в мокрую холодную, противную и липкую траву.
— И он исчез. — Кивает, выдыхая дым. — Не менее мучительный триггер, который ты боишься потерять даже больше чем первый. Ведь просто исчезнувший Джеймс — его собственный выбор бросить тебя и не помогать. А ворвавшийся в твою реальность вихрь, который подхватывает и утаскивает Филиппа — обстоятельства, которые могут заставить тебя попрощаться с ним.
— Боль оказалась еще сильнее, стопы превратились в смесь грязи, крови и открытого мяса. Дышать казалось нереальным. Вокруг было сыро, мокро, гадко, безнадежно. Я перестала бежать. — Хмурюсь, почему-то разглядывая свои руки. Аккуратные ненакрашенные ногти, бледные длинные пальцы, отсутствие колец и браслета на тонком запястье. Все это бросается резко в глаза. Я похудела. Сильно похудела, забывая о еде, заставляя себя просто пить хотя бы пару раз в день. Я сильно похудела и это настигает словно вспышка молнии вместе с осуждением, которым затапливает меня от макушки до пяток. Вместе с обидой на Ванессу, ведь она все это время видела, в какой скелет я превращаюсь.
— Неприятно, когда с глаз сходит слой за слоем пелена?
— Ты допустила это.
— Я наблюдатель, Веста. Режим саморазрушения вырубить можешь лишь ты сама.
— И если бы я без чувств упала и не встала больше никогда?
— Я бы похоронила тебя.
— И сколько нас вот таких было?
— Больше, чем мне бы хотелось.
— Это жестоко.
Встаю и неровным шагом иду к дверям, злость на ее такую привычную прямоту вдруг ошпаривает, словно кто-то вылил ушат сверху. Проваривает меня почти до полной готовности и посылает противную дрожь по ослабшему телу. Эмоции волнами-всплесками бушуют внутри, штормит непогода, каждый нерв наэлектризован… и меня прорывает истерикой. Страхом и болью, отчаянием. И снова страхом. И если месяцы назад, оглядываясь на ту сцену в ванной когда жить не хотелось… Я вдруг понимаю что ровно в этот самый момент — жить хочется как никогда сильно. И страшно вдруг не перестать чувствовать или потерять кого-то. Страшно становится прекратить существовать. И эта мысль судорожно, в панике бьется, достигая апогея, когда я оказываюсь на диване с чашкой ромашкового чая, в объятиях теплого пледа и тихо плача, под нос шепчу, что я хочу жить. Хочу жить. Для себя. Жить в мире с самой собой. Но не одинокой.
Я хочу попробовать жить с ним.
— Что произошло после того, как ты перестала бежать?
Прошло три часа, стемнело, я съела бульон, приняла лекарство и успела расслабиться, глядя своими опухшими от слез глазами, на все такую же идеальную Вэн. Сон не забылся, он отошел подальше… вроде и стал менее важным, а вроде и нет. Задвинуть бы подальше на задворки, да не задвигается. Словно он если не вещий, то просто очень важный.
— Я упала. И в этот момент казалось бы абсолютного конца — увидела его.
— Франц, — впервые улыбка более чем уместна, потому и появляется на ее сдержанном лице.
— И когда я к нему потянулась — он не исчез. Его не подхватил вихрь, не унес ветер, его не бросило в море… меня не утащило на дно. Он оказался источником моего дыхания. Теплый, твердый, воплощение жизни и мужественности. Силы и слабости одновременно. Мне казалось во сне, что я не смогу жить без Джеймса, что не смогу дышать без Фила, но оказалось, что на самом деле…
— Франц и есть воплощение жизни?
— Звучит как бред.
— Но им не является, — не соглашаясь, покачивает головой. —
